Кругом стояла давящая тишина, нарушаемая лишь журчанием реки в сухих тростниках, да доносящимися из глубин леса воплями какого-то ночного зверя. Дверь, покоробившаяся и просевшая, была только закрыта, но не заперта изнутри на засов, о чем свидетельствовала непрерывная полоса красного света, проходящая вдоль косяка. Я бесшумно приоткрыл ее и заглянул внутрь хижины.
Я ожидал найти ее либо пустой, либо заполненной людьми, однако я ошибся. Она была освещена одиноким факелом и тем огнем, что горел в очаге. Перед очагом стоял грубый самодельный стул, на нем застыла маленькая тонкая фигурка, с головы до ног закутанная в черный плащ. Голова ее была опущена, лицо закрыто плащом, вся поза выражала усталое безучастие и удрученность. Внезапно до меня донесся долгий трепетный вздох, и голова под плащом стала склоняться все ниже и ниже, словно под гнетом нарастающего отчаяния.
В душе моей все перевернулось. Несколько мгновений я стоял, словно пораженный громом. Пока я добирался сюда от тюрьмы, у меня было достаточно времени для всяческих догадок о подвохах и западнях, ожидающих меня в этом уединенном доме. И вот передо мною была тоненькая фигурка у очага, я видел ее изящную, полную печали позу, поникшую голову, догадывался, что она плачет, – и все мысли оставили меня, кроме одной – утешить ее как можно скорей. Дикон попытался было удержать меня, но я стряхнул его руку, распахнув дверь, бросился к очагу, торопливо шагая по неровному скрипучему полу, и склонился над сидящей возле него одинокой фигурой.
– Джослин, – сказал я, – я пришел на твой зов.
Говоря, я положил руку на склоненную, окутанную плащом голову. Голова поднялась, плащ сдвинулся – и в глаза мне взглянул итальянский доктор.
Я окаменел, точно под взглядом Медузы Горгоны127. Будто подернутые пленкой глаза, усмешка, которую можно было бы назвать издевательской, если бы она не была столь трудно уловимой, бледное лицо, источающее злорадство, я смотрел и смотрел, и сердце мое объял томительный холод.
Но все это длилось лишь мгновение: крик Дикона привел меня в чувство. Я отскочил к дальней стороне очага и очутился лицом к лицу с последним из королевских фаворитов. За его спиной виднелась открытая дверь, а за ней – тесная, тускло освещенная прихожая. Он стоял и глядел на меня с таким наглым неприкрытым торжеством, что стерпеть это было выше человеческих сил. В руке он держал обнаженную шпагу, драгоценные камни на ее эфесе сверкали в отблесках пламени, а на его смуглом, идеально красивом лице сияла насмешливая улыбка.
Я улыбнулся ему с не меньшей дерзостью, но не произнес ни слова. Еще в каюте «Джорджа» я дал себе клятву, что отныне с ним будет говорить только моя шпага.
Я окинул взглядом хижину в поисках какого-нибудь оружия. Не увидев ничего подходящего, кроме толстого, наполовину прогоревшего факела, я бросился к нему и выдернул его из гнезда в стене. Дикон схватил из очага ржавую кочергу, и мы вместе приготовились дать отпор шпаге Карнэла и короткому трехгранному кинжалу, который выхватил из бархатных ножен итальянец.
Лорд Карнэл рассмеялся, прочитав мои мысли.
– Вы ошибаетесь, – невозмутимо проронил он. – С меня довольно и того, что капитан Перси знает: я не боюсь сразиться с ним. Но на этот раз я играю наверняка.
Повернувшись к наружной двери, он повелительно поднял руку – и тотчас же комната заполнилась людьми. Красно-коричневые тела, обнаженные, если не считать набедренных повязок и головных уборов, бесстрастные, размалеванные черной краской лица, не ведающие жалости глаза, – теперь я знал, зачем мастер Эдвард Шарплесе ходил в лес и за какую услугу было заплачено тем серебряным кубком. Мы с паспахегами были давними врагами, и их часть сделки наверняка доставит им немалое удовольствие.
– Мои собственные слуги, к сожалению, не смогли участвовать в этом предприятии, поскольку я отослал их домой на «Санта-Тересе», – пояснил милорд, не переставая улыбаться. – Но я еще не настолько обеднел, чтобы быть не в состоянии нанять других. Само собой, Никколо мог бы прикончить вас еще минуту назад, когда вы склонились над ним с такой любовью и с такими нежными словами. Однако в этом случае река могла бы выбросить ваш труп на берег, и начались бы ненужные толки. Мне говорили, что в делах подобного рода индейцы куда более искусны и не оставляют никаких следов.
127
Медуза Горгона – в греческой мифологии самая страшная из трех сестер-горгон. На голове у нее росли змеи, а ее взгляд обращал человека в камень. Обезглавлена Персеем.