Наконец я всадил нож в его тело, и его кровь обагрила мою кисть и запястье. Его стискивавшие мою руку пальцы разжались, голова запрокинулась. Стекленеющие глаза на миг уставились в мои глаза, затем он смежил веки, навсегда сокрыв свою неутолимую ненависть. Когда я, шатаясь, встал и повернулся, то обнаружил, что Дикон уже покончил с третьим индейцем.
Мгновение мы стояли под градом и ветром, глядя на лежащих у наших ног мертвецов. Затем, не говоря ни слова, продолжили путь сквозь хлещущие ветки, атакующий нас частый град и толкающий назад сильный встречный ветер. Дойдя до узкого ручейка, мы опустились на колени и вымыли руки.
Град перестал, но дождь и ветер не прекращались все утро. Мы продвигались настолько быстро, насколько позволяли нам раскисшая земля и нестихающая буря, но этого было мало: там, где надо было пройти три мили, мы проходили одну. Дыхания на разговоры не оставалось; мысли о будущем также были для нас непосильным бременем; достаточно было и того, что мы, спотыкаясь, упрямо брели вперед сквозь сумрак бури, с сознанием, столь же серым и пустым, как и затуманенная дождем даль.
В полдень тучи рассеялись, и уже час спустя солнце снова светило с безоблачных небес, и под его лучами лесные дали опять были чисты и прозрачны, и ничто не двигалось вокруг, кроме боязливых лесных обитателей, которым было все равно, кто владеет этой землей: белые или краснокожие.
Мы с Диконом торопливо шагали бок о бок, не разговаривая, глядя в оба и держа ухо востро, напрягая все силы, чтобы дойти до цели – и дойти вовремя, невзирая ни на какие препятствия. Это был всего лишь еще один форсированный марш: в свое время мы совершили много таких маршей, каждый из которых изобиловал опасностями, и все же дожили до этих дней, чтобы поведать о них.
У нас было слишком мало времени, чтобы по примеру индейцев маскировать свои следы, но дойдя до широкого ручья, мы ступили в холодную быструю воду и некоторое время продолжали идти по ней. Оба берега ручья густо поросли ивняком. Он был уже покрыт распустившейся листвой и с каждой стороны образовывал непроницаемые для взора зеленые арки шириною примерно в ярд. Вскоре русло ручья резко отклонилось в сторону, и мы повернули вместе с ним. Через десять ярдов заросли ивняка внезапно закончились, крутые низкие берега травянистыми уступами спустились к воде, и ручей, расширившись, превратился в спокойное прозрачное озерцо, такое же голубое, как и небо над нашими головами. На поросшем травою берегу и на мелководье стояло стадо оленей: голов пятнадцать – двадцать. Мы подошли к ним беззвучно; к тому же ветер дул в нашу сторону и нас закрывали от них густые заросли ивы. Наше приближение ничуть не потревожило животных, и несколько мгновений мы с Диконом стояли, наблюдая, собираясь бросить в их сторону камешек или ветку, чтобы вспугнуть их и освободить дорогу. Мы все еще стояли неподвижно, глядя на них, когда вожак вдруг вскинул голову, прыгнул вперед и пулей бросился в чащу на противоположном берегу. Стадо последовало за вожаком. Мгновение – и от них остались лишь: истоптанная трава и взбаламученная вода; ничто более не свидетельствовало о том, что здесь побывали живые существа.
– Ну и что бы это значило? – пробормотал Дикон. – Сдается мне, нам пока лучше держаться подальше от открытых мест.
Вместо ответа я развел в стороны заросли ивы и, спрятавшись под ними, плотно прижался к берегу и сделал знак Дикону последовать за мной. Дикон подчинился, и тотчас же сплетение золотисто-зеленых ветвей закрыло от любопытных взглядов все: и нас, и черную воду, и осыпающийся берег. Из-под этого зеленого полога мы могли наблюдать и озерцо, и траву на берегу, не опасаясь, что нас кто-либо заметит.
Из тени деревьев на зеленую лужайку вышел индеец, за ним второй, третий, четвертый – один за другим они выходили из сумрака леса на солнечный свет, покуда мы не насчитали более двух десятков. Они шли, не останавливаясь ни на миг, одного-единственного взгляда хватило им, чтобы определить, отчего трава истоптана, а вода помутнела.