Просидев за столом с полчаса, я случайно поднял взгляд на противоположную стену. Там, отражая свет от камина и распахнутую входную дверь у меня за спиной, висело небольшое венецианское зеркало, которое я купил вместе с другими безделушками, привезенными на «Саутгэмптоне», и подарил жене. Поначалу я глядел в него рассеянно, потом внимание мое напряглось: я увидел, как в комнату вошел человек. Он появился бесшумно, я и сейчас не слышал звука шагов у себя за спиной. Огонь в камине горел еле-еле, гостиная погрузилась в почти полную темноту, и вошедший отражался в зеркале смутно, так что я видел лишь неясную тень. Однако света все же было достаточно, чтобы различить поднятую руку, сжимающую кинжал. Я сидел неподвижно, глядя, как фигура в зеркале становится все больше. Когда убийца приблизился почти вплотную и занес руку для удара, я резко вскочил, обернулся и перехватил его запястье.
После молниеносной яростной борьбы кинжал оказался у меня, а нападавший – в полной моей власти. В этот миг в камине вспыхнула сосновая шишка, и комната ярко осветилась.
– Дикон! – вскрикнул я и опустил руку.
Такое никогда не приходило мне в голову. Мы стояли и молча смотрели друг другу в глаза: хозяин и слуга. Дикон попятился к стене и прислонился к ней, тяжело дыша. В комнате вдруг стало очень тихо, и в эту тишину хлынули воспоминания о нашем общем прошлом.
Я разжал руку, и кинжал со звоном упал на пол.
– Наверное, это из-за вчерашнего, – сказал я. – Я никогда больше не ударю тебя.
Я подошел к столу и сел, подперев лоб ладонью. Дикон хотел убить меня ударом в спину! Пламя в камине потрескивало, как потрескивали когда-то бивачные костры во Фландрии, ветер за окном завывал совсем как тот, что рвал такелаж на «Казначее» в ту страшную ночь, когда мы привязали себя к одной мачте, уверенные, что не доживем до утра. Бог ты мой, Дикон…
На столе стояла чернильница пастора, рядом лежало перо. Я достал из-за пазухи свою записную книжку и начал писать, потом, не поворачивая головы позвал:
– Дикон!
Он медленно подошел к столу и встал, понурив голову.
Я вырвал из книжки листок и подвинул к нему.
– Возьми, – приказал я.
– Это для коменданта? – спросил он. – Я должен отнести это коменданту?
Я покачал головой:
– Прочти.
Он безучастно смотрел на листок, вертя его то так, то этак.
– Ты что, позабыл грамоту, когда позабыл все остальное? – спросил я сурово.
Он прочел, и лицо его залилось краской.
– В этой бумаге твоя свобода, – сказал я. – Отныне ты у меня не служишь. Теперь ты не мой солдат, а я – не твой капитан. Уходи!
Он смял листок в кулаке.
– Я был не в своем уме, – пробормотал он.
– Охотно готов этому поверить, – ответил я. – Уходи.
Он постоял еще немного и ушел.
Неподвижно сидя у стола, я слышал, как он медленно, тяжелым шагом выходит из гостиной и по ступенькам крыльца спускается в темноту.
Дверь отворилась, и в комнату вошла мистрис Перси, словно заплутавший солнечный луч, забывший, что на земле ночь. На ней была узорчатая атласная юбка, корсаж из дорогой тафты; тончайшие крылья стоячего кружевного воротника обрамляли лилейно-белую шею и лицо, краше которого не сыскалось бы в целом свете. На темных кудрях моей жены держалась маленькая, отороченная жемчужной нитью шапочка, легкая, как девичий поцелуй. На щеках ее алел румянец, губы смеялись. Розовый свет от пылающих в очаге сосновых поленьев ласкал ее, ложась бликами то на богатый наряд, то на золотую цепочку, обвитую вокруг тонкой талии, то на точеные руки, то на высокий лоб под жемчужной оторочкой. Да, она была прекрасная дама, за которую не жаль было отдать жизнь.
– А я сегодня устроила прием! – воскликнула она. – Где же вы были, сэр? Здесь были и мадам Уэст, и леди Темперанс Ирдли, и мастер Уинн, и мастер Торп из Хенрикуса, и мастер Ролф со своим индейским шурином, – уверяю вас, этому юноше достаточно надеть шелковый камзол и провести месяц при дворе, и из него выйдет настоящий джентльмен.
– Если мужчину делают джентльменом отвага, стойкость, честность и учтивость, то Нантокуас уже сейчас самый настоящий джентльмен, – сказал я. – Такому, как он, не нужен ни шелковый камзол, ни придворный лоск.