Между тем время шло, хотя и еле-еле, и мы наконец достигли Багамских островов, рубежа обширных охотничьих угодий испанцев и флибустьеров, границы царства красоты, злодейства и страха. Мы не спеша плыли мимо островов, высматривая добычу.
Море было синим-синим и только по утрам и вечерам вспыхивало кроваво-красным, или разливало по своей тихой глади все золото Индий, или превращалось в безбрежный бледно-зеленый луг, расцвеченный там и сям аметистовыми бликами. Когда наступала ночь, оно как зеркало отражало большие и малые звезды, словно попадая в золотую сеть, раскинутую от горизонта до горизонта. Корабль взрезал эту сеть и оставлял за собой белый огненный след. Воздух благоухал, острова были несказанно прекрасны, покинутые и испанцами, и индейцами, покрытые густыми зарослями со множеством змей. Рифы, лагуны, сверкающие на солнце пляжи, зеленые веера пальм, пурпурные птицы, мириады цветов – мы словно хмелели от пестроты красок, ароматов, жары, от чудес этого фантастического мира. Иногда в хрустальных прибрежных водах мы проплывали над садами морских богов и, глядя вниз, видели под собою алые и лиловые цветы и колышущиеся тенистые леса, где вместо колибри сновали радужные рыбки. Однажды мы увидали затонувший корабль. Кто знает, сколько золота подарил он и без того несметно богатому океану и сколько мертвецов покоится под его разъеденными тлением палубами. От нашего судна бросались врассыпную разноцветные рыбешки, золотистые, испещренные алыми крапинками и полосами, серебристо-фиолетовые. Рядом, сопровождая нас, плыли дельфины, тунцы, проносились летучие рыбы. Порой с островов прилетали стайки маленьких птичек, а временами вода покрывалась пышными тускло-красными цветами – это были медузы, выглядевшие как цветы и жалившие как крапива. Если случалось налететь буре, то, побесновавшись и попугав, она скоро уносилась прочь, и море снова смеялось. А когда солнце садилось, на востоке всходила такая луна, что ее сияния хватило бы, чтобы осветить все до единого королевства эльфов и фей. Упоительная, полная неги красота царила здесь, безраздельно властвуя над морем и островами.
Но люди, и мы среди прочих, являлись сюда для охоты, а не для того, чтобы собирать цветы. Изо дня в день мы высматривали, не покажется ли где испанский парус – неподалеку пролегал путь золотых и серебряных караванов, и от них могли отбиться одинокая каравелла, галеас или галеон. Наконец в прозрачной зеленой бухте безымянного островка, куда мы зашли за водой, нам попались два карака110, пришедшие туда с той же целью, с грузом дорогих тканей и драгоценностей. Еще через неделю в проливе между двумя островками, похожими на окрашенные солнцем облака, нам повстречался огромный галеон. Мы бились с ним с восхода до полудня, продырявили ядрами его корпус, подавили пушки, затем взяли его на абордаж и обнаружили в трюмах много золота и серебра. Когда битва окончилась и сокровища были перегружены на наш корабль, мы четверо встали плечом к плечу на палубе медленно уходящего под воду галеона, загораживая собой толпу пленных: мужчин, которые храбро сражались, бледных священников и дрожащих женщин. Те, к кому мы стояли лицом, пребывали в отличном расположении духа: у них было и золото для азартных игр, и богатые одежды, и пленники, над которыми можно было покуражиться. Но когда я приказал испанцам спустить на воду шлюпки и плыть к одному из ближайших островов, захватив с собой священников и женщин, настроение команды тут же изменилось. Мы пережили ту бурю, хотя я до сих пор не понимаю, как это нам удалось. Я действовал так, как действовал бы на моем месте Керби: орал на экипаж, точно на свору непослушных собак, обращал острие шпаги то туда, то сюда, грозя прикончить любого, кто сунется, в общем, вел себя так, будто мне сам черт не брат и я убежден в полной своей неуязвимости. Милорд стоял рядом со мною, угрожающе размахивая абордажной саблей, а Дикон, вторя мне, сыпал ругательствами и как дубинкой размахивал своей длинной пикой. Но спас положение преподобный Спэрроу. В конце концов разбойников одолел смех, и Пэрдайс, выступив вперед, побожился, что такой капитан и такой помощник стоят того, чтобы ради них оставить в живых тысячу испанцев. Чтобы сделать приятное Керби, продолжал он, команда на сей раз изменит своему старинному правилу и отпустит пленных, хотя нельзя не признать, что это очень странно: ведь Керби имеет обыкновение запирать всех пленников в трюме, а затем поджигать их корабль. По окончании этой речи Испанец вскипел и прыгнул на меня как рысь. Пэрдайс подставил ему ножку, и он растянулся на палубе. Пираты опять загоготали, и когда он попытался броситься на меня еще раз, удержали его силой.