Стоя на палубе тонущего галеона, я смотрел, как лодки, переполненные испуганными людьми, устремляются в сторону острова. Чуть позже, когда я вернулся к себе на полуют, абордажные крючья отцепили, и между кораблями стала быстро шириться синяя полоса воды, я взглянул на пиратов, толпящихся внизу, на шкафуте, и вдруг ясно понял, что конец нашего представления уже близок. Я не мог знать, сколько дней, недель, часов пройдет, прежде чем огни в театре погаснут, быть может, они догорят до следующего боя, но затем короткая трагикомедия придет к развязке.
Я отвернулся и, сойдя с полуюта, повстречал у подножия трапа Спэрроу.
– Я бранил этих разбойников, пока у меня волосы не стали дыбом, – уныло сказал он. – Господи, прости мне мое прегрешение! Мне пришлось согнуть в кружок три железных полупики, чтобы показать этим нечестивцам, что с ними будет, если они станут слишком сильно меня искушать. А еще я спел им все скабрезные и кровожадные песни, какие только знал, когда еще был нераскаявшимся грешником. Я переходил от роли головореза к роли шута, пока у этих каналий не отвисли челюсти. Боюсь, я навсегда погубил свою душу, но могу поручиться – сегодня у нас мятежа не будет. Хотя, может быть, он разразится завтра.
– Вполне возможно, – отвечал я. – Пойдемте ко мне, подкрепимся. Я ничего не ел со вчерашнего дня.
– Сначала я хочу поговорить с Диконом, – сказал он и направился к носовому кубрику, а я вошел в капитанскую каюту. Здесь я нашел мистрис Перси: она стояла на коленях у скамьи под кормовым окном, положив голову на вытянутые руки, и распущенные темные волосы окутывали ее словно плащ. Когда я позвал ее, она не ответила. Охваченный внезапным страхом, я наклонился и коснулся ее стиснутых пальцев. Она вздрогнула всем телом и медленно подняла ко мне белое, без кровинки, лицо.
– Вы вернулись? – прошептала она. – Я думала, что вы никогда не вернетесь… что они вас убили. Я молилась, перед тем как покончить с собой.
Я взял ее судорожно сжатые руки и с усилием разъединил их, чтобы привести ее в чувство. Она была так бледна, так холодна и говорила так странно!
– Упаси меня Бог умереть теперь, сударыня! – молвил я. – Вот когда я не смогу более служить вам, тогда мне станет все равно, как скоро я умру.
Она продолжала глядеть на меня широко раскрытыми невидящими глазами.
– Пушки! – вскрикнула она вдруг, вырвав свои руки из моих и зажав ими уши. – Пушки! Как они гремят… Крики – слышите? И топот, и опять пушки, опять!
Я налил вина, заставил ее выпить, потом сел рядом и начал ласково повторять снова и снова, что и грохот пушек, и крики, и топот ей только чудятся и что все это уже миновало. Она лишь всхлипывала без слез, но наконец успокоилась, встала с колен и позволила мне довести себя до своей каюты. Здесь, потупив взор, она тихо поблагодарила меня все еще дрожащими губами и исчезла за дверью. Ее ужас и волнение удивили меня – ведь она редко обнаруживала свои чувства, но в конце концов я рассудил, что при нынешних обстоятельствах это не так уж и удивительно.
Мы плыли все дальше – сначала на юг, к Кубе, потом на север, обратно к Багамским островам и проливам Флориды, везде высматривая испанские корабли с их золотым грузом. Театральные огни все еще горели, иногда ярко, иногда так тускло, что, казалось, еще немного – и они погаснут. Мы, актеры, с неослабевающим усердием играли свои роли в этом безумном спектакле, однако мы знали, что, несмотря на все наши усилия, на нас стремительно и неотвратимо надвигается тьма.
Если бы это было возможно, мы сбежали бы с корабля, чтобы попытать счастья в испанских водах, в открытой лодке, захватив немного пищи и воды. Но пираты зорко следили за нами. Они называли меня Керби и капитан и для потехи исполняли мои команды с нарочитой покорностью, весело смеясь и подобострастно снимая передо мною шляпы, но я все равно оставался их пленником, как и те, кого я привел с собою на корабль.