Ужасающий вопль взметнулся с палубы злодейского корабля и полетел к глухим небесам – ему вдогонку тотчас раздались радостные крики с английского барка. Толпа пиратов, охваченная ужасом, яростью и смятением, распалась. Одни принялись как безумные бегать взад и вперед, изрыгая проклятия и истошно вопя; другие попрыгали за борт. Несколько человек под водительством Испанца и могильщика ринулись по трапу на полуют, чтобы разделаться с нами.
Испанца я сбросил вниз, и он кубарем скатился обратно на шкафут. Могильщик пронесся мимо меня и, напав на Пэрдайса, пронзил его пикой, потом кинулся к рулю, но тут же упал, заколотый Диконом.
Корабль с треском наскочил на риф. Я обнял жену одной рукой, а второй прикрыл ей глаза. И пока я глядел на нее и только на нее, забыв о гвалте, в котором слились воедино крики ужаса, хлопанье парусов, шум хлынувшей в пробоину воды, хруст ломающегося дерева, Испанец как кошка вскарабкался на полуют, вознесшийся над уходящим в воду носом, и в упор разрядил в меня свой пистолет.
Глава XXV, в которой милорд Карнэл берет реванш
…Я скакал на Черном Ламорале во главе безнадежной атаки. За мною с грохотом и лязгом мчался мой старый отряд. Врагов перед нами было видимо-невидимо, их полчища покрывали всю землю. Черный Ламораль упал, и по моему телу прошли подковы всех до единой солдатских лошадей. Какое-то время я лежал мертвый, потом ожил – теперь я гулял в зеленом весеннем лесу с дочерью лесника. Над нашими головами простирались раскидистые ветви дубов, укрывая от солнца молодые папоротники и лесные цветы, на нас без страха глядели олени. Прогалины были сплошь усыпаны бледно-желтыми звездами: казалось, здесь разом расцвели все первоцветы Англии. Я собрал букет для своей милой, протянул его ей, но передо мною была уже не дочь лесника, а гордая леди, наследница злата и земель, родственница короля. Она отказалась принять цветы от бедного дворянина и только покачала головой и звонко рассмеялась, а потом исчезла, растворясь в водопаде, который низвергался в гладкое море с цветущего розового холма. Затем снова навалилась тьма, а когда она рассеялась, я оказался в плену у индейцев чикахомини. Я был привязан к пыточному столбу, и моя рука и плечо были объяты пламенем. Ко мне приблизился Опечанканоу, темнолицый, непроницаемый, и впился в меня своими горящими глазами. Потом жгучая боль ушла, и я снова умер. Я лежал в могиле и слушал, как надо мною мощно и торжественно шумит лес… Прошла целая вечность, прежде чем я осознал, что темнота вокруг меня – это темнота судового трюма, и слышу я не шелест леса, а журчание забортной воды. Я поднял руку и нащупал не стенку могилы, а доски корабельной обшивки. Я попытался вытянуть вторую руку, но тотчас со стоном уронил ее. Какой-то человек склонился надо мною и поднес к моим губам кувшин с водой. Я напился и окончательно пришел в себя.
– Дикон! – позвал я.
– Я не Дикон, – ответил человек, ставя кувшин на пол. – Я Джереми Спэрроу. Слава богу, что вы наконец пришли в сознание!
Я еще немного полежал молча, слушая плеск воды, потом спросил:
– Где мы?
– В трюме «Джорджа», – ответил священник. – Наш корабль зарылся носом в воду и быстро пошел ко дну, так что почти все утонули. Но когда матросы на «Джордже» увидели на корме женщину, они спустили шлюпку и сняли всех, кто там был.
В трюме было слишком мало света, чтобы увидеть выражение его лица. Вместо вопроса я коснулся его руки.
– Не тревожьтесь, она жива, – сказал он. – Теперь она в полной безопасности. На борту есть несколько женщин благородного происхождения, они о ней позаботились.
Я поднял здоровую руку и вытер глаза.
– Вы еще слишком слабы, – мягко проговорил пастор. – Испанец прострелил вам плечо, да еще на руке у вас глубокая рваная рана от плеча до запястья. Вы были в беспамятстве три дня, с тех самых пор, как вас сюда принесли. Хирург перевязал ваши раны, и они заживают. Не пытайтесь говорить – я все расскажу вам сам. Дикона взяли в матросы – их тут не хватает, потому что многих скосила лихорадка или смыло за борт во время бури. Что еще? Четырех пиратов выловили из воды и на следующее утро повесили на нок-рее.
Говоря, он шевельнулся, и в тишине что-то звякнуло.
– Вы закованы в цепи! – воскликнул я.
– Только ноги, – отвечал он. – Милорд настаивал, чтобы мне заковали и руки, но вы в бреду просили пить, и из гуманности мне не стали надевать ручные оковы, чтобы я мог за вами ухаживать.
– Милорд настаивал, чтобы вас заковали, – медленно проговорил я. – Стало быть, на улице милорда нынче праздник?