– Узел слишком тугой, – промолвила она, рассмеявшись трепетным смехом, и голос ее пресекся. Я развязал ленты.
– Вы позволите мне сесть? – произнесла она жалобно, но с веселыми искорками в глазах. – Я еще не вполне окрепла после болезни. Мое сердце – ах, вы не знаете, какую боль оно причиняет мне по временам. Я, случается, плачу от нее по ночам, когда рядом никого нет, и это чистая правда!
Под окном стояла скамья, я подвел к ней Джослин, и она села.
– Да будет вам известно, что сейчас я гуляю в губернаторском саду, что находится через переулок от тюрьмы. – Глаза ее были потуплены долу, щеки зарделись, как розы.
– Когда вы полюбили меня? – спросил я.
– Леди Уайетт, должно быть, догадалась, почему мастер Ролф один из всех не пошел на травлю медведя, а явился в сад, где мы гуляли. Она сказала, что стало слишком свежо, и принесла мне свою маску, а сама пошла в дом, чтобы вышивать Самсона в объятиях Далилы.
– Так когда же? Здесь, в Джеймстауне, или после нашего первого кораблекрушения, или на острове с цветущим розовым холмом, когда вы чертили на песке мое имя, или…
– «Джордж» отплывает через три дня, и нас все же увезут в Англию. Но теперь это меня не пугает.
– За все время я поцеловал вас лишь однажды, – сказал я.
Щеки ее заалелись еще ярче, в глазах таился смех, но такой, сквозь который проступали слезы.
– Я вижу, вы человек решительный, – промолвила она. – И раз уж вы так твердо намерены добиться своего, я… я, наверное, не смогу вам помешать. И, наверное, не захочу!
За окном дул ветер, и сияло солнце, и смех, звучавший у форта, был слишком далек и нереален, чтобы резать нам слух. Мир забыл про нас, и мы были этому рады. Мы почти не разговаривали: мы были так счастливы, что не имели нужды в словах. Я встал подле нее на колени, она вложила свои руки в мои, и мы только изредка нарушали молчание. В ее жизни, короткой и одинокой, и в моей, более долгой, с ее суровостью и многолюдьем, было мало нежности и мало счастья. В прошлом тем, кто окружал ее, она казалась живой и веселой, а меня почитали славным товарищем, потому что я умел не только драться, но и шутить. Сейчас мы были счастливы, но мы не были веселы. Каждый из нас чувствовал глубокое сострадание к другому, каждый знал, что, хотя сегодня мы улыбаемся, уделом дня завтрашнего могут стать плач и стенания. На нас лился золотой солнечный свет, но мы понимали, что скоро над нами сгустятся тучи.
– Мне пора уходить, – сказала она наконец. – Я пришла сюда тайком, вопреки запрету. Не знаю, когда еще нам доведется свидеться.
Она поднялась со скамьи, я тоже, и мы вместе встали у зарешеченного окна. Можно было не опасаться, что ее заметят: и улица, и площадь были пусты, по ним гулял только ветер да еще солнечные лучи. Я обнял ее за плечи, и она склонила голову мне на грудь.
– Быть может, мы никогда больше не встретимся, – сказала она.
– Зима прошла, – ответил я. – Скоро зазеленеют деревья и распустятся цветы. Я не верю, что у нашей весны не будет лета.
Она отколола маленький цветок, пришпиленный к платью у нее на груди, и он лиловой звездочкой лег ей на ладонь.
– Он рос на солнцепеке. Это первый цветок весны. – Она поднесла его к губам и положила на подоконник рядом с моей рукой. – Я принесла тебе недобрые дары, Рэйф, – врагов, раздоры и опасность. Возьми же этот маленький лиловый цветок, а в придачу к нему – мое сердце.
Я наклонился, поцеловал крохотный цветок, а потом губы, которые мне его предложили.
– Теперь я очень богат, – сказал я.
Солнце стояло уже низко, окружавшие площадь сосны и позорный столб отбрасывали длинные тени. Ветер утих, все звуки смолкли. Все казалось недвижным, ничто не шевелилось, кроме одних только ползущих теней, покуда мимо окна не пролетела стайка маленьких белогрудых птичек.
– Снег сошел, – проговорил я. – Вот и подорожники126 улетают на север.
– Скоро лес оденется листвою, – прошептала она печально. – Ах, если б мы могли проехать по нему еще раз, обратно в Уэйнок…
– Домой, – сказал я.
– Домой, – тихо повторила она.
В дверь осторожно постучали.
– Это мастер Ролф подает нам знак, – сказала она. – Мне больше нельзя здесь оставаться. Скажи мне, что любишь меня, и я пойду.
Я прижал ее к себе еще теснее и прильнул губами к ее склоненной голове.
– Разве ты не знаешь, что я тебя люблю?
– Знаю, – ответила она. – Ты доказывал мне это не раз. Скажи мне, что веришь, что Господь будет к нам милостив. Скажи, что мы еще будем счастливы, потому что… О, нынче у меня так неспокойно на душе.
Ее голос прервался, и она замерла в моих объятиях, дрожа и пряча лицо.