Безусловно, подумал Дик, такие великолепные драгоценности никак не могут быть настоящими. Жемчуга тройного ожерелья мерцали и оживали в падавшем из окна свете, бриллианты браслета сверкали с поражающей воображение силой, пылал красный рубин золотого воротничка старинного затейливого плетения…
Прочитав на лице его мысли, лорд Эш взглянул на Дика.
— Нет, — возразил он. — Драгоценности настоящие. — И легонько дотронулся до ожерелья, потом до браслета. — Начало восемнадцатого века, — уточнил лорд Эш. — А это, — указал он на браслет, — традиционно считается подарком, сделанным в 1576 году Джорджу Конверсу самой Глорианой.[7]
И он бросил взгляд на портрет над камином, на почерневший портрет, где маячила только тень. Воцарилось долгое молчание.
В огороженном саду за окнами стояло одинокое сливовое дерево. Дик, как во сне, видел лившийся в сад солнечный свет, который проникал в окна, разжигал красочный блеск. Видел убогую комнату с рядами коричневых книг по стенам. Видел портрет, источавший дух Англии тех времен, когда красота подобных драгоценностей повседневно украшала руки, шеи, уши.
Но прежде всего он видел лицо лорда Эша — лицо ученого, в то же время обветренное от работы на свежем воздухе под солнцем, — который с уклончивым взглядом перебирал драгоценности. Дик наконец прервал молчание:
— Они принадлежат вам, сэр?
Лорд Эш покачал головой.
— Хотелось бы, — сокрушенно ответил он, потом поднял глаза, улыбнулся: — Теперь они принадлежат мисс Лесли Грант.
— Это невозможно! У Лесли Грант нет никаких драгоценностей!
— Прошу прощения, — оговорился лорд Эш. — Она не любит драгоценностей, правда. И действительно никогда их не носит. Хотя некоторыми вещами владеешь против собственной воли. — Он на время задумался, взглянул на доктора Фелла: — Не возражаете, сэр, если я расскажу, как мисс Грант объяснила мне все нынче утром?
— Не возражаю, — сказал доктор Фелл.
— История глупая, — начал лорд Эш, — и весьма трогательная. История о девушке — как бы это сказать? — страстно жаждущей респектабельности. Доводилось ли вам, мистер Маркем, когда-нибудь слышать о женщине по прозвищу Лили-Бриллиант?
— Нет, — сказал Дик.
Но в душе у него нарастало нечто большее, чем подозрение.
— Как ни странно, как раз нынче утром я, беседуя с вами, упомянул одну даму. Мало было б назвать ее, — продолжал лорд Эш, — дамой легкого поведения. Мой старший брат Фрэнк погубил ради нее себя и многих других незадолго до начала Первой мировой войны. Кроме всего прочего, отдал ей эти безделушки. Начинаете понимать?
— Да. Пожалуй…
— Лили-Бриллиант скончалась в безвестности несколько лет назад. Но умерла насильственной смертью. Пожилая женщина платила молодым любовникам…
— Ясно.
— И за измену пригрозила одному пистолетом. В стычке сама была застрелена. От какого-то там капитана она родила дочь, известную вам как Лесли Грант.
Лорд Эш замолчал.
Дик, отвернувшись, уставился в огороженный сад. Ему вспомнились сотни картин. Каждое слово, каждый жест, каждая интонация, прежде несущественные, обрели теперь смысл. Он кивнул.
— Я… гм… жил, несколько отстранившись от мира, — объяснял лорд Эш, кончиками пальцев потирая виски. — Не совсем был готов, что она сюда нынче утром ворвется, швырнет на стол безделушки и скажет: «Возьмите, пожалуйста, эти проклятые вещи, если считаете, будто имеете на них право».
Лорд Эш вновь замолчал.
Доктор Фелл прокашлялся.
— После смерти матери, — продолжал лорд Эш, — у нее была одна мысль: забыть прошлую жизнь, стать во всех отношениях полностью непохожей на мать. Понимаете, мистер Маркем?
— Да. Абсолютно.
— Девушка, на мой взгляд, в высшей степени нервная…
«Лесли! Лесли! Лесли!»
— …пережила настоящее потрясение, когда поселилась здесь и узнала, что наша семья — стечение обстоятельств! — живет напротив.
— Она этого прежде не знала?
— Нет. Когда она была ребенком, моего брата звали дядюшкой Фрэнком, официально — без титула — мистером Конверсом. Имя Эш ничего ей не говорило. В мое время, — сухо пояснил лорд Эш, — было принято скрывать фамильное имя.
— Значит, по чистой случайности…
— О нет. По совету злонамеренного друга.
— Что это значит?
— Некий злонамеренный друг намекнул, что, если она оставит континент и поселится в Англии, ей наверняка понравится жизнь в деревушке Шесть Ясеней. Она приехала, ей понравилось. Увидела подходящий дом, прожила какое-то время и лишь тогда разглядела как следует герб на воротах напротив. — Лорд Эш протянул руку, коснулся ожерелья. — И сопоставила, — добавил он.
— Понятно.
— Конечно, можно было уехать. Но люди ей понравились. Особенно, — взглянул он на Дика, — один человек. Она, как я понимаю, стремилась именно к нашей простой, тихой жизни. Отчаянно стремилась. И не отступилась. Думаю также, что ее сводило с ума смертельное чувство вины. Вины перед нами. Вины перед членами моей семьи. Не пойму почему. Я ее заверил нынче утром, что ни малейшего отношения к аферам своей матери она не имеет.
Лорд Эш нерешительно замялся.
Взял сначала воротничок, потом браслет, ожерелье, взвесил каждое украшение на ладони и вновь положил, словно пальцы его наслаждались прикосновением к ним.
— Однако остается вопрос, имел ли вообще мой брат право отдавать эти вещи Лили-Бриллиант. Не являются ли они неотчуждаемой от поместья собственностью. Девушка не только боится пересудов деревенских дам, когда им станет известно, что она дочь Лили-Бриллиант, но и смутно опасается, что ее арестует полиция. Ей страшно не хотелось, чтоб кто-нибудь эти вещи увидел и узнал герб Эшей, что, разумеется, случилось бы неизбежно. Но и не хотелось расставаться с ними, положив в банк. Отсюда стенной сейф. Вполне разумно, учитывая их ценность.
— Сколько они стоят? — спросил суперинтендент Хэдли.
— Дорогой суперинтендент, — пробормотал лорд Эш и снова заспешил, как часы. — Историческая ценность…
— Я имею в виду, наличными?
— Боюсь, не смогу оцепить. Сами видите, не одну тысячу. — И лорд Эш опять обратился к Дику Маркему: — Когда я впервые увидел… гм… мисс Грант где-то полгода назад, сразу заметил ее сходство с Лили-Бриллиант. Это заинтриговало меня. Озадачило. Но даю честное слово, я никогда ее не связывал с этой дамой! Они казались настолько разными, настолько… — Лорд Эш махнул рукой. — Ну, милый друг! Будь вы знакомы когда-нибудь с Лили-Бриллиант, хорошо поняли бы, что я имею в виду.
— И все-таки Лесли решила…
— Боюсь, решила, что я догадался, кто она такая. Первоначальный легкий неразумный испуг, опасения, что пойдут пересуды, нарастали и нарастали. Она и без того жила в смертельном страхе. Вчерашние события вы хорошо помните.
Суперинтендент Хэдли коротко хохотнул.
— Сэм Девилья, — вставил он.
Перед глазами Дика вырисовывалась картина штрих за штрихом, образ за образом, прежние смутные тени обретали краски, несообразные детали вставали на свои места.
— Значит, Девилья под личиной сэра Харви Гилмена, — догадался он, — охотился за драгоценностями?
— А за чем же еще, как вы думаете? — саркастически, но дружелюбно ухмыльнулся Хэдли, звеня монетами в кармане. — И клянусь святым Георгием, Сэм сыграл свою лучшую роль! Когда я пришел в коттедж вместе с местным констеблем… как его…
— С Бертом Миллером?
— …Миллером, то кратко обрисовал доктору Феллу жизнь и деятельность Сэма Девильи.
— Так и было, — в глубокой задумчивости подтвердил доктор Фелл.
— Сэм был вором на доверии. Не грабителем. Не взломщиком. Он никогда в жизни не вскрыл бы сейф «флорида-бульдог», даже и не пытался бы. Но мошеннически завладеть содержимым для него было проще, чем свистнуть. Вырисовывался только один способ завладеть драгоценностями, о которых мисс Грант никогда даже не упоминала. А именно: попросить помощи мистера Маркема. Так Сэм и поступил. Он был настоящим артистом.
7
Глориана — буквально: прославленная, великолепная; прозвище английской королевы Елизаветы I.