Высадившись в Бордо, Жорж первым делом поехал в Шаваньяк проведать тетушку (она жива!) и выкопал в саду шпагу, преподнесенную его отцу благодарными американцами в 1779 году. Сын спрятал ее давно, еще во время самого первого обыска. Адриенна ничего не знала об этом, а Жорж по неопытности не догадался завернуть шпагу в промасленную бумагу, чтоб защитить от сырости. Клинок совсем заржавел, зато золотой эфес целехонек. Вывозить золото из Франции строго запрещено, но у Лафайетов принято слушать внутренний голос и поступать так, как они считают правильным.
Жильбер растрогался при виде этой памятной вещи — гораздо больше, чем когда получил ее из рук внука Франклина. Навершие рукояти украшено гербом Лафайета с девизом Cur nоn — "Почему нет"; по обе стороны выгравированы картины: Лафайет поражает мечом английского льва, но сохраняет ему жизнь, Америка разрывает свои цепи, протягивая Лафайету лавровую ветвь… Проездом в Париже, Жорж хотел увидеть генерала Бонапарта, но не застал его (похоже, генерал готовит высадку в Англию), зато его супруга приняла сына Лафайета очень любезно, и Жорж о ней самого благоприятного мнения.
Зиму Лафайеты провели в замке Лемкулен в десяти лье от Витмольда, чтобы не стеснять тетушку, а после Пасхи вернулись обратно. Еще два месяца назад озеро было сковано льдом, дороги занесены снегом, резкий ветер с Балтики заставлял дребезжать оконные стекла, зато теперь яблони покрылись белой фатой, на дворе звонко поет петух, а коров выгоняют на пастбище полакомиться свежей травой. Коровы — главное богатство Витмольда, их сто двадцать! Каждое утро Полина идет пересчитать ведра с парным молоком, из которого потом собьют масло и отправят на продажу в Гамбург. Ее муж еще до рассвета отправляется на охоту и никогда не возвращается без дичи, а граф де Тессе сделался прекрасным рыбаком.
Живя в достатке, Полина боялась стать эгоисткой и позабыть несчастных соотечественников, обреченных на изгнание и нищету, — старых воинов, неприкаянных священников, бывших чиновников, оставшихся без куска хлеба, вдов, молодых матерей с оборванными детьми. Еще три года назад она решила собирать для них пожертвования в Гольштейне и занялась подсчетами. Получалось, что в разных германских землях находятся не меньше сорока тысяч французов, которым не на что жить. Положим по четыреста ливров на человека (это минимум), тогда необходимо раздобыть шестнадцать миллионов! Столь огромная цифра ее не испугала: если в Германии, Швейцарии, Англии, Голландии, России хотя бы один житель из пятидесяти пожертвует всего один ливр, нужная сумма как раз и наберется. Полина принялась писать во все эти страны друзьям и знакомым, по три, пять, десять писем в день, прося их распространять ее идею; граф фон Штольберг с женой, с которыми Полина познакомилась в Плёне, поддерживали ее и помогали советом и делом. (Госпожа де Тессе не жаловала графа: он однажды непочтительно высказался о Вольтере. Потом она случайно узнала, что в молодости он увлекался революционными идеями и утопиями о равенстве, и стала дразнить его "благочестивым санкюлотом".)
В самом деле, помощь начала поступать — деньгами и натурой, изо всех стран, даже из Франции. Пришлось организовать комитет для ее приема и распределения; в него вошли архиепископ Реймсский, епископ Клермонский и княгиня Голицына — знакомая графа фон Штольберга, которая основала в Мюнстере приют для старых священников. Полина вела подробную бухгалтерию: сколько получено, от кого и в каком виде, сколько потрачено на одежду, меблировку, пропитание, пенсии неимущим семьям. Холодными зимними ночами Полина сидела за письменным столом, надвинув шапку на уши, и всё писала, писала при неверном свете свечи. Ее уговаривали не рисковать так своим здоровьем, но страх "жить без пользы" был для нее сильнее. Переписка племянницы обходилась госпоже де Тессе в четыреста-пятьсот ливров в год, но она уверяла, что Полина обращает медь в золото, ведь каждая потраченная монета в двадцать су приносит эмигрантам не меньше двух луидоров.