Завтра Сегюр поедет в Царское, чтобы официально проститься с её величеством. Он уезжает. России и Австрии придется одним воевать с Турцией: союз с Францией и Испанией, о котором он столько хлопотал, не состоится, король не дал своего согласия. Во Франции неспокойно, казна пуста, народ голодает. Да и печальная участь Иосифа П, чудом не погибшего в Валахии под ногами собственных солдат и подхватившего на войне лихорадку, не побуждает последовать его примеру. Что ж, Сегюр как посланник и так сделал немало, ему совершенно не в чем себя упрекнуть. И он соскучился по родине, хотя Россия оказалась совсем не той дикой страной, какую он представлял себе из Парижа, — путешествие с императрицей в Крым было довольно увлекательным и приятным. Но найдет ли он родину такой, какой её оставил? Судя по письмам из Франции, надежды на это нет.
Отец с бесстрастностью военного перечислил события июля; от некоторых подробностей у Филиппа зашевелились волосы на голове. Легкомысленный брат Жозеф, депутат Генеральных штатов от дворянства, даже в бесчинствах пытался найти забавную сторону: рассказал анекдот о драгуне, прослезившемся при виде Бастилии, которого подхватили на руки и понесли, чествуя как победителя, а он до смерти испугался, что его сейчас повесят. Луи де Ноайль писал о том, что Лафайет теперь командует Национальной гвардией; он пользуется бешеной популярностью и непререкаемым авторитетом; если кто-то и сможет положить конец анархии, то это он.
Виконт де Ноайль и маркиз де Лафайет были друзьями юности графа де Сегюра. Ноайль женился на своей двоюродной племяннице Луизе, Лафайет — на её младшей сестре Адриенне, а затем Сегюр пошёл к алтарю с Антуанеттой д’Агессо, родной тёткой Луизы и Адриенны по матери, и таким образом сделался дядюшкой своим друзьям. Даже если судьба забрасывала их далеко друг от друга, то всё равно потом сводила вместе, потому что, каждый по-своему, они делали общее дело. Двенадцать лет назад Лафайет первым уехал в Америку — воевать за независимость бывших английских колоний, восставших против деспотизма. За шесть лет в Новом Свете побывали все трое, но яркая слава Лафайета затмила скромное сияние его приятелей. Вольтер незадолго до смерти напророчил ему стать освободителем и Старого Света. Когда весной нынешнего, 1789 года король созвал Генеральные штаты, Лафайет был избран депутатом от дворянства Оверни. Он мог бы, конечно, представлять и третье сословие, поскольку отстаивал именно его интересы, но Жильбер хотел распространить либеральные идеи среди равных себе по рождению. Очередная химера? Томас Джефферсон, американский посол в Париже, так ему и сказал: играть на двух досках сразу — значит рисковать дважды оказаться побежденным. Но Лафайет, конечно же, надеется дважды победить! Ведь он не один: Ноайль и его брат князь де Пуа — тоже депутаты от дворянства, как и многие "братья" из масонской ложи, и все они состоят в Обществе друзей Конституции.
Накануне штурма Бастилии Лафайет представил в Национальном собрании свой проект "Декларации прав человека и гражданина". (Он сам признался Сегюру, что прежде дал прочитать его Джефферсону — автору американской Декларации независимости.) Теперь другие депутаты выносят на обсуждение свои проекты, но всё это лишь вариации на текст Жильбера. "Декларация прав человека" — первая часть будущей Конституции, за ней должны последовать Декларация принципов монархического правления, Декларация прав французской нации и короля, статьи о способе представительства и правах представителей народа, о принципах принятия и исполнения законов, об организации провинциальных и городских ассамблей, о судебной власти, её обязанностях и границах её полномочий, уложения об армии и полиции для исполнения законов и защиты королевства… В общем, работы непочатый край. Жозеф потешается над доморощенными Демосфенами и Цицеронами, способными витийствовать часами, упиваясь собственным красноречием, однако на самом деле смешного мало. Требование Конституции присутствует во всех наказах избирателей депутатам от третьего сословия, но вряд ли они хотя бы приблизительно знают разницу между, допустим, шведской Конституцией 1772 года и американской 1787-го. Для них Конституция — просто символ порядка, некий главный Закон, единый для всех, которого во Франции, увы, пока не существует. В Нормандии можно изготовлять водку из сидра, а в Пикардии нельзя; в одной провинции крестьяне могут жать хлеб чем хотят, а в другой им запрещают использовать косу; чтобы перевезти товар на продажу из Гиени в Прованс, придётся семь раз уплатить пошлину; Эльзас и Лотарингия свободно торгуют с кем хотят, но только не с Франш-Конте, хотя и входят с ним в одно королевство; в Нантере запрещено иметь рынок, даже бродячим торговцам велят, не задерживаясь, отправляться в Париж, а как прикажете жить в маленьком городке? Убрать несуразности, осложняющие жизнь, — вот и всё равенство, о каком мечтает народ!