Складывая в папку законченные за день отчеты, Бьякуя неторопливо размышлял о том, что за столько лет так и не приобрел друзей. Ренджи, преданный до мозга костей, бессменный лейтенант и уже давно близкий родственник, но как подойти к нему с таким разговором? Кёраку будет вздыхать, несмешно шутить и подливать саке, и толку из этакой встречи не выйдет никакого, а вот похмелье и головная боль останутся. При мысли, что уже год он делился заботами с Акеми, а она все обращала в шутку, делала казавшиеся неразрешимыми проблемы простыми, как задачка для младшей школы, Бьякуя кривовато усмехнулся. Вот так и обнаруживаешь, что своими руками разрушил что-то родное и необходимое… Но обсуждать с женой вопрос о том, как бы так извернуться, чтобы и честь не уронить, и собственно жену не обидеть, и не потерять во второй раз Хисану — это уже за гранью добра и зла. Акеми тоже живая, и ее терпению рано или поздно придет конец. Она, кстати, такие ситуации называла «и сексом заняться, и невинности не лишиться» — грубо, прямолинейно, зато правдиво.
Дикую идею метнуться на грунт и расспросить Куросаки, как в таких случаях поступают генсейцы, Бьякуя с негодованием отмел. Еще не хватало! Ичиго, конечно, не станет упражняться в остроумии — он не умеет, — но его совет Бьякуя и так мог себе представить: чего ты дурью маешься, спросит Куросаки Ичиго, разводись с женой и добивайся любви Хисаны, в чем проблема-то? Как раз в этом и проблема: никому не сделать больно, причем желательно и себе тоже. А рыжему мальчишке (дипломированному врачу с успешной практикой, счастливо женатому и воспитывающему сына) ведь не объяснишь, он просто не поймет.
— Тайчо! — Ренджи ввалился в кабинет с горой новых бумаг, неряшливо сбросил все это на капитанский стол и демонстративно вытер совершенно сухой лоб. — Тайчо, а пойдемте ужинать к нам? Рукия сегодня обещала что-то сама приготовить, — Абараи так заискивающе смотрел на Бьякую, что тот понял: лейтенант не готов в одно рыло употребить все, что приготовит его жена, и ищет компанию для моральной поддержки и разделения порции на две части. Чтоб самому меньше досталось. Это впечатление усилилось, когда Ренджи совсем уж неуверенно произнес: — Может, и Акеми-сан позвать? — судя по его тону, травить свояченицу он не хотел.
— Акеми в командировке, — проворчал Бьякуя. Употреблять в пищу произведения Рукии ему еще не доводилось. Если честно, он даже не подозревал, что сестра иногда балуется приготовлением еды. В его понимании таким прозаическим делом должны заниматься специально обученные люди, а никак не капитаны Готей-13. — У меня нет гостинца для Ичики.
— Тайчо, — немного укоризненно протянул Ренджи. — Вы ее совсем разбаловали, нельзя так. В конце концов, она же вам радуется, а не подарку или там — сладостям каким!
— М-да? — задумчиво уточнил Бьякуя.
— Да! А если нет, то я ей… Так вы идёте?
Рукия, конечно, все заметила, причем сразу. Ей хватило одного взгляда на впавшего в меланхолию брата, чтобы определить — что-то неладно. Она тактично промолчала, в течение всего ужина уводила разговор от любых личных тем и все больше рассказывала о том, как они с Ренджи навещали семейство Куросаки и каким чу́дным рецептом тортика поделилась с ней Орихиме. Абараи делал трагическое лицо и неубедительно вякал, что ему бы не помешало посидеть на диете. Ичика трескала за обе щеки и выразительно морщилась при упоминании Казуи, при этом заговорщицки поглядывая на дядюшку. Бьякуя с теплой улыбкой покачивал головой, мол, некрасиво кривляться, и девчонка делала вид, что смущается. Когда упирающегося ребенка отправили спать, а взрослые перешли на энгаву маленького домика и уселись на краю, свесив ноги, Рукия осмелилась спросить:
— У вас все в порядке, нии-сама?
— Благодарю за заботу, Рукия, — отозвался Бьякуя, — все прекрасно… — и сам почувствовал, насколько фальшиво звучат его заверения.
Он долго молчал, то ли взвешивая «за» и «против», то ли решаясь на что-то. Потом мысленно махнул рукой — все равно ближе Рукии и Ренджи у него никого не осталось.
— Я встретил Хисану, — мрачно уронил он.
Повисло молчание. Бьякуя не видел, как переглянулись его близкие, обменявшись долгими взглядами, зато услышал, как Ренджи ушел в дом. Рукия ничего не говорила. Прошло минут десять, прежде чем она пересела поближе к брату, положила ладошку на его руку, сжимающую чашку с остывшим чаем, и тихо произнесла:
— Мне жаль.
— Почему? — Бьякуя вскинул на нее удивленные глаза.
— Вы не выглядите счастливым.
Они снова умолкли. Бьякуя чувствовал тепло прижимающегося к нему бока, ощущал исходившее от Рукии спокойствие, и его самого немного отпускало. Он сам не понял, зачем начал рассказывать сестре о том, что узнал про новую жизнь Хисаны — про ее замужество в мире живых, про детей и внука, про любимую работу и нелепую гибель. Про то, что она его не помнит и, кажется, немного боится. Младшая Кучики слушала внимательно, едва ощутимо поглаживая пальцами ладонь брата, и не перебивала. Только когда он замолчал, девушка задумчиво покивала головой и медленно, будто не была уверена в своих словах, сказала:
— Наверное, это к лучшему, что она вас не помнит.
Бьякуя невольно сжал руку и чашка в его ладони треснула, раскололась на две части. Холодный чай полился на хаори и хакама. Брат и сестра с некоторым недоумением посмотрели на мокрую ткань и ничего не стали предпринимать.
— В Академии, — немного отстраненно проговорила Рукия, — нам читали коротенький курс лекций о Колесе перерождений. Вел его ста-аренький шинигами, Ёсимо-сан. Он так тихо говорил и так при этом шамкал, что мы понимали с пятого на десятое. Однако кое-что он в нас вдолбил. Душа раз за разом проходит путь от рождения до смерти, проводит посмертие здесь, в Обществе Душ, и снова появляется в мире живых, но уже новым человеком. Люди до сих пор не могут понять, почему они все такие разные, почему некоторые до старости остаются инфантильными и легкомысленными, как дети, а некоторые, напротив, уже рождаются серьезными, готовыми к взрослым испытаниям. А Ёсимо-сан объяснял это так: души рождаются вне миров, а вот наполнение получают в жизни земной и загробной. Взросление души происходит все то время, что ей отпущено. Первая жизнь в Генсее — это детство, даже младенчество. Посмертие в Обществе душ — еще одна стадия этого периода. Вторая жизнь на земле — это отрочество, третья — пубертат, четвертая — юность… ну и так далее. Загробная жизнь тоже дает душе опыт: те, кто появляются в Руконгае, могут стать бандитами и ворами, или бесчестными торговцами, наживающимися на чужих бедах, или честными тружениками, или, как мы с Ренджи, защитниками тех, кто сам себя защитить не в состоянии. От того, как мы проведем посмертие, зависит наше следующее перерождение. Но все это касается только души. С каждым новым появлением на свет в мире живых там рождается новый характер, новая личность. Все, что человек переживет на своем земном пути, станет очередным кусочком опыта для души, не более того.
— Зачем ты все это мне говоришь? — глухо спросил Бьякуя, внимательно выслушав сестру.
— Напоминаю, — Рукия пожала плечами. — Хисана умерла. Та, которую вы любили, — ее больше нет. Есть кто-то другой, а вы мучаете себя. Поэтому я и сказала, что это к лучшему — что она вас не помнит. Это возможность для вас отпустить прошлое и жить дальше.
Бьякуе было очень неприятно слышать такое от Рукии. Он нахмурился, отстранился от сестры и сердито посмотрел на нее. Еще несколько лет назад под таким взглядом она бы стушевалась, залилась бы румянцем и начала лепетать извинения. Но сейчас на Бьякую смотрела взрослая мудрая женщина, взгляд ее был спокоен и светел, и она явно верила в то, что говорила.
— Ты сердишься на нее за то, что она оставила тебя, — суховато произнес он, — и говоришь все это, чтобы… я не знаю… чтобы отвратить меня от твоей сестры.