Но в то же время он не мог представить и того, как она будет жить с ним. И это тоже была проблема. Та же, что и десять лет назад. Если бы ее отец был жив, старик Бертоли заметил бы, что Сэм теперь был не в лучшем положении, чем тогда, – он не добился успеха. Ему было нечего предложить жене, кроме тяжелой, суровой жизни, а какая женщина пожелала бы такой жизни для себя? Во всяком случае, не та, которую ждал Питер Де Грут и на которой жаждал жениться.
Она спросила, не желает ли он знать, что она сказала Де Груту, когда тот вызвал ее к телефону. Сэм ответил «нет» и ушел. Теперь болезненная потребность терзать себя вынуждала его пожалеть, что он не захотел ее слушать.
– Вы можете войти туда, – сказала им сестра.
Дейзи казалась крохотной и напуганной. Длинная белая кровать будто поглотила ее. Каждый раз, когда кто-нибудь из детей, лежавших в этой большой и неестественно тихой комнате, начинал стонать, она оглядывала ее огромными глазами и кровь отливала от ее щек.
Даже неугомонная Люси говорила здесь шепотом.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она Дейзи, разглядывая ее больничную одежду.
– Пока еще ничего не случилось, – ответила ей Дейзи тоже шепотом.
Следующие несколько часов они просидели возле постели Дейзи, разговаривая приглушенными голосами, глядя, как Дейзи ест свой жалкий жидкий ужин, и стараясь вести легкую и непринужденную беседу. Когда появилась сестра, чтобы погасить свет в детской палате, они почти с облегчением ушли оттуда.
– Это самое унылое место, какое только мне доводилось видеть в жизни.
Запах свежего навоза на стоянке конных экипажей был Сэму гораздо милее и приятнее, чем ароматы больницы. Сэм помог Энджи и Люси сесть в кеб и поместился напротив, чувствуя облегчение, что освободился от необходимости быть через силу бодрым и жизнерадостным. Люси примостилась на краю сиденья. Руки ее, лежавшие на коленях, были крепко сжаты.
– Я боюсь за Дейзи, – сказала она тихо, в глазах стояли слезы.
Сэм смотрел на Энджи, которая тотчас же обняла девочку за плечи и крепче прижала к себе. Не только ему одному будет не хватать этой женщины. Мысль о горе девочек была почти такой же нестерпимой, как и его страх перед грозящей потерей.
– Постараемся отвлечься от печальных мыслей за ужином в отеле, – сказала Энджи. – А потом уснем в постели, мягкой как облако. Матрасы в отеле набиты гусиным пухом.
– А чем набиты наши матрасы? – поинтересовалась Люси.
– Не знаю, чем именно, но чем-то жестким и хрустящим. Но сегодня ты будешь спать как ангел.
Подняв голову, она встретила взгляд Сэма, и он подумал, что предстоящая ночь будет для нее такой же долгой и бессонной, как и для него. Всем сердцем он желал, чтобы они держали друг друга в объятиях и черпали в этом утешение.
Но он дал зарок больше не прикасаться к ней. Гордость не давала ему поступать так, как подсказывали чувства. Он не хотел, чтобы она спала в его постели, потому что она понимала его беспокойство и тоску и жалела его. Хуже того, он подозревал, что душой она уже в Чикаго. И в груди у него начинала бушевать буря, когда он вспоминал, что она предназначена в жены другому мужчине.
Повернувшись лицом к окну, он кусал свой ноготь. Он не забудет своей клятвы, что бы ни случилось, как бы страстно он ее ни желал.
Краем уха слушая смех Люси и Энджи и плеск воды в ванной отеля, Сэм напомнил себе, что у него есть выпивка в их гостиной. Когда они появились в халатах, с волосами, замотанными белыми полотенцами, он ощутил аромат роз и понял, что этот аромат всегда будет напоминать ему об Энджи.
– Папа! – Люси остановилась на пути в спальню, которую они делили с Энджи. – Ты на кого-то сердишься?
Он схватил ее под мышки и подбросил в воздух, потом прижал к груди.
– Просто устал. Давай я вытру твои волосы и расчешу их, уложу тебя в постель и подоткну одеяло.
Когда Сэм вернулся в гостиную, Энджи сидела у открытого окна, позволяя прохладному ночному воздуху сушить свои длинные волосы. Если бы Сэм был художником, он написал бы ее такой, какой видел сейчас: глаза закрыты, голова чуть склонена, пальцы перебирают длинные пряди влажных волос. Ворот халата позволял видеть ложбинку между грудями, йот этого зрелища у него образовался комок в горле и стало трудно глотать. Ее домашний вид, то, что она бьша в халате, что он мог видеть ее с распущенными волосами и босыми ногами, причиняло ему невыносимую боль.
– В воздухе чувствуется осень, – сказала Энджи, открывая глаза. – Деревья начинают желтеть.
Она прилетела к нему весной, как яркий лист, которому предстояло оторваться и улететь осенью.
– Хочешь выпить? Это поможет тебе уснуть.
Если бы он посмотрел на нее еще с минуту, он поставил бы их обоих в неловкое положение, потому что попытался бы поцеловать ее.
– Спасибо. – Она улыбнулась и тряхнула волосами, отбрасывая их со лба. – Забавно. Я не имела обыкновения пить пиво, а теперь предпочитаю его всему и хочу, чтобы оно всегда было в доме. – Она покачала головой: – Нет, я ничего особенного не имею в виду. Готова пить, что там есть в меню.
– Думаю, мне нужно рассказать тебе о моих планах. – Он плеснул виски ей в стакан. – Когда я договаривался об операции Дейзи, я связался здесь, в Спрингс, с агентом и попросил его найти дом, который я мог бы снять на время выздоровления Дейзи. Доктор говорит, что ей придется менять гипс дважды в неделю. Когда доктор скажет, что у Дейзи все в порядке, я куплю маленький домик в Денвере. Я уже поговорил с Кеном, и первой моей работой будет строительство особняка Джонсонов. Дни моего золотоискательства прошли. Каким бы ни было мое будущее, оно будет связано с плотницким делом.
Энджи опустила глаза на сложенные руки.
– И теперь ты хочешь узнать мои планы?
– Если ты захочешь мне рассказать о них.
Он старался делать вид, что его это не трогает. Он пытался притвориться, что в голове у него не тикают часы, отсчитывая оставшиеся им минуты.
– Мне хотелось бы задержаться на пару дней, чтобы быть уверенной, что операция Дейзи прошла успешно и она чувствует себя хорошо.
– Дейзи была бы этому рада. – Этот разговор разрывал ему сердце.
– Я ведь могу уехать и отсюда.
Поерзав на стуле, она снова повернулась кокну и загляделась на ночное небо.
– Все, что мне требуется для поездки, у меня с собой. – Она перевела дух после паузы. – Я хотела бы не терять связи с девочками, Сэм. Если не возражаешь, я буду иногда им писать.
Он заколебался, осознав, в какое мучение для него превратятся ее письма, подписанные миссис Питер Де Трут. И на острие ножа, который каждый раз будет вонзаться ему в сердце, будут написаны слова ее отца: «Ты никогда ничего не добьешься, ты никогда ни на что не будешь способен»..
– Я не стану возражать, – солгал он.
– Ладно, – сказала Энджи после затянувшегося молчания. Она встала, поставила пустой стакан, потом посмотрела на него с выражением, которое он не мог понять. Когда наконец Энджи пожелала ему доброй ночи и повернулась, чтобы уйти, он был готов поклясться, что на глазах ее блестели слезы.
Он вцепился в подлокотники стула, усилием воли заставил себя усидеть на месте и сидел так, пока не услышал, как закрылась за ней дверь спальни. Тогда он уронил голову на руки.
Он хотел, чтобы она сказала, что любит его, что никакого развода не будет и она его не оставит. Он жаждал, чтобы она предпочла жить в скромном коттедже с ним, чем во дворце с этим сукиным сыном Де Грутом. Только этого он и хотел. Всего лишь такой малости, но это было невозможно.
– Я сделаю так, что ее стянутые связки и сухожилия в заднем и среднем положении расслабятся и высвободятся. Мы восстановим их правильное положение и длину. Кое-какие боковые связки также можно будет высвободить и дать им расслабиться. Я сделаю два надреза.
– А что будет после операции? – спросил Герб Гаунер.
– Программа выздоровления – длительная, – сказал доктор, обращаясь к четверым людям, с волнением слушавшим его объяснения. – Мы будем менять гипс на ноге Дейзи дважды в неделю в течение шести недель. Следующие шесть недель она будет носить распорку. Если все пойдет хорошо, то в течение года ей придется надевать эту распорку на ночь. А потом, – он улыбнулся, – нога станет как новенькая.