Но София этого не заслуживала, и я бы сделал все возможное, чтобы избежать этого.
Я снова внимательно посмотрел на нее. Мне нужно было набраться терпения, потому что трахать ее, пока она была в таком ужасе, не принесло бы пользы ни одному из нас.
Мне предстояло потрудиться ради этого, чего мне никогда раньше не приходилось делать.
Приподняв ее подбородок, я провел большим пальцем по ее полной нижней губе, взад-вперед, позволяя частичке Дина вернуться в мои глаза, в мой голос, в того, кем я не был.
— В твоей квартире тебе понравилось, как я заставил тебя кончить, Софи?
Ее глаза расширились, и я увидел, что она хотела сказать «нет». Она хотела отрицать это, но не могла. Невозможно было скрыть, как сильно я ее возбудил. Вместо того чтобы сказать «да», она не ответила, но ее дыхание участилось. Она была напугана, но в то же время и возбуждена.
— Это нормально — хотеть меня и ненавидеть одновременно, любимая. — Я снова провел большим пальцем по ее губе. — Может быть, я тебе немного понравлюсь? — Я скривил губы, одарив ее тем, что, как я знал, другие интерпретировали как самоуничижительную улыбку. — Может, ты и не захочешь, но там, — я указал на дверь, — я буду защищать тебя ценой своей жизни. А здесь, когда мы одни, я буду боготворить каждый дюйм твоего тела. Я сделаю так, чтобы тебе было хорошо, Софи, потому что я твой муж, и это моя работа.
— Да.…Я ненавижу тебя, — яростно сказала она.
Я провел большим пальцем по ее подбородку, запрокидывая ее голову.
— И все же ты все еще хочешь, чтобы я тебя поцеловал.
Ее лицо порозовело.
Мне нравилось, как легко она краснела.
Я воспринял ее молчание как приглашение и сократил расстояние между нами. И как бы сильно я ни хотел завладеть этим горячим гребаным ртом, взять его жестко и глубоко, как и все остальное в ней, я заставил себя медленно наклонить голову и нежно прижаться своим ртом к ее. Я никогда никого так не целовал. Я не делал ничего мягкого или нежного. Я грабил. Я жестко трахался, а потом уходил.
Но София не была каким-то случайным куском задницы. Она будет здесь утром, и на следующее, и на следующее после этого. Она продолжала бы быть здесь, и мне нужно было помнить об этом. Поэтому я подумал обо всех тех фильмах, которые смотрел мальчиком, — учился всему, чему мог, чтобы не пугать людей, чтобы они поверили, что я такой же, как все остальные, — и поцеловал ее так, как мужчины в этих фильмах целуют своих жен или подружек. Подражать другим было легко, я занимался этим всю свою жизнь. Я точно знал, как быть хорошим мужем, хорошим отцом — я знал, как обмануть людей, заставив их поверить, что я теплый внутри, а не холодный как лед. Если это то, в чем нуждалась София, то я бы дал это ей.
Ее губы были полными и теплыми…
И совершенно неподвижными под моим. Замороженными, как и все остальное в ней. Ее дыхание вырывалось из носа, как у испуганного кролика, ее сиськи были единственной движущейся частью ее тела, они сотрясались у моей груди от этих прерывистых вдохов.
Моя перепуганная новоиспеченная жена чуть не задохнулась от поцелуя. Как, черт возьми, она собиралась справиться со всей силой моего голода?
Я прикоснулся языком к ее верхней губе, пробуя ее на вкус, пытаясь разжечь тот же огонь, который я получил от нее, когда целовал ее в последний раз… Когда Дин впервые поцеловал ее. Она издала сдавленный звук, в котором был чистый страх.
Черт.
У меня не было планов приставать к ней, я никогда не стал бы таким, как Шеймус, но были вещи, в которых я нуждался. Я думал… надеялся, то, что я увидел в ней, спокойствие, откровенную покорность, проявится другими способами, если я покажу ей, научу ее тому, что мне нравится, если я вытяну это из нее…
Ее губы шевельнулись — совсем чуть-чуть.
— Вот и все, — прошептал я ей в губы. — А теперь позволь мне снова попробовать этот сладкий язычок.
Она вздрогнула, когда ее язык осторожно провел по моей нижней губе.
— Так хорошо, Софи. Теперь открой для меня рот пошире.
Она подчинилась, и я запустил пальцы в ее волосы, скользнув языком в ее сладкий, горячий рот, показывая ей, что это принадлежит мне, что это мое. Вероятно, это было слишком много, слишком рано, но такой человек, как я, мог вынести только это.
Я крепко прижимал ее к себе, может быть, слишком крепко, но и это я не мог контролировать. Только она сделала меня таким. Я позволил железной хватке, которая была у меня на этой части меня, ослабнуть, и я взял больше. Я не мог насытиться. Я едва удержался, чтобы не стянуть тонкое платье с ее плеч и не стащить его с ее тела, обнажая ее догола.