Потом Кэл решает показать маме новый фокус и уходит, чтобы взять в ее кошельке монетку. Пока мы ждем, я стаскиваю со спинки дивана одеяло, и мама укрывает мне колени.
– На той неделе мне надо в больницу, – сообщаю я. – Ты придешь?
– А разве папа не поедет?
– Вы оба можете поехать.
Она смутилась:
– А зачем тебе в больницу?
– У меня опять начались головные боли. Мне хотят сделать люмбальную пункцию.
Мама наклоняется и целует меня; я чувствую ее теплое дыхание на щеке.
– Все будет хорошо, не волнуйся. Я верю, что все будет хорошо.
Возвращается Кэл с фунтом.
– Дамы, следите за рукой, – произносит он.
Мне не хочется. Надоело смотреть, как исчезают предметы.
В маминой спальне я задираю футболку перед зеркалом на шкафу. Раньше я была страшная, как карлица. Кожа серая, а живот на ощупь словно тесто, вылезшее из кастрюли: палец тонул в рыхлых телесах. Все из-за стероидов. Преднизолон и дексаметазон в больших дозах. Оба лекарства – сущий яд, от них толстеешь, становишься уродливой и злобной.
Прекратив их принимать, я похудела. Теперь тазовые кости выпирают и ребра торчат. Я, словно призрак, постепенно покидаю свое тело.
Я сажусь на маминой кровати и звоню Зои.
– Что это вообще такое – секс? – спрашиваю я.
– Бедненькая, – жалеет меня Зои. – Тебе не понравилось, да?
– Просто я никак не пойму, отчего мне так неуютно.
– В каком смысле неуютно?
– Одиноко, и живот ноет.
– Ах да! – восклицает Зои. – Помню такое. Как будто тебя раскупорили?
– Вроде того.
– Это пройдет.
– А почему мне все время хочется плакать?
– Тесс, ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Секс – лишь способ общения. Возможность расслабиться и почувствовать себя желанной.
По голосу кажется, будто Зои улыбается.
– Ты что, снова под кайфом?
– Нет!
– А где ты?
– Мне надо бежать. Cкажи, что там у тебя дальше по списку, и мы все решим.
– Я передумала. Список – полная фигня.
– Да что ты, это так весело! Не стоит от него отказываться. Наконец-то в твоей жизни что-то происходит.
Повесив трубку, я мысленно считаю до пятидесяти семи. Потом набираю 999.
Женский голос отвечает:
– Служба спасения. Что у вас случилось?
Я молчу.
Женщина спрашивает:
– Произошел несчастный случай?
Я отвечаю:
– Нет.
– Не могли бы вы подтвердить, что все в порядке? – просит она. – Будьте добры, назовите ваш адрес.
Я называю мамин адрес. Подтверждаю, что все в порядке. Интересно, придет ли маме счет. Хорошо бы пришел.
Я звоню в справочную, узнаю телефон «Самаритян» [3] и не спеша набираю номер.
– Алло, – отвечает мягкий женский голос с акцентом, пожалуй с ирландским. – Алло, – повторяет женщина.
Мне неловко тратить ее время, и я говорю:
– Жизнь – дерьмо.
Она негромко произносит «Угу», и это напоминает мне о папе. Полтора месяца назад он ответил так же, когда врач в больнице спросил, понимаем ли мы, о чем речь. Помню, я тогда подумала, что папа, наверно, ничего не понял, потому что все время плакал и не слушал.
– Я вас слушаю, – произносит женщина.
Мне хочется обо всем ей рассказать. Я прижимаю трубку к уху: чтобы говорить о важном, нужно стать ближе.
Но я не могу подобрать слов.
– Вы меня слышите? – спрашивает она.
– Нет, – отвечаю я и вешаю трубку.
Шесть
Папа берет меня за руку.
– Отдай боль мне, – говорит он.
Я лежу на краю больничной койки головой на подушке, подтянув колени к груди. Позвоночник вдоль края кровати.
В палате два врача и медсестра, но мне их не видно, потому что я лежу к ним спиной. Одна из врачей на самом деле еще студентка, и она почти все время молчит. Наверно, наблюдает, как второй отыскивает на моем позвоночнике место, куда будет колоть, и отмечает его ручкой. Он протирает мою кожу антисептическим раствором. Очень холодным. Начинает с места, куда войдет игла, и вокруг него, потом обкладывает мне спину салфетками и надевает стерильные перчатки.
– Мне понадобятся игла двадцать пятого диаметра, – сообщает он студентке, – и пятикубовый шприц.
На стене за папиным плечом висит картина. Картины в больнице меняют часто; эту я раньше не видела.
Я пристально всматриваюсь в нее. За последние четыре года я научилась отвлекаться от происходящего.
На картине изображено поле где-то в Англии; день клонится к вечеру, и солнце стоит низко. Мужчина налегает на тяжелый плуг. Порхают птицы.
Папа поворачивается на стуле, замечает, куда я гляжу, отпускает мою руку и встает, чтобы рассмотреть картину.
3