Внизу по полю бежит женщина. Одной рукой она придерживает юбку, чтобы ноги не путались в подоле.
– «Великая лондонская чума пришла в Эйам», – вслух читает папа. – Веселенькая картинка для больницы!
Доктор хмыкает.
– А вы знаете, – спрашивает он, – что до сих пор ежегодно регистрируется три тысячи случаев бубонной чумы?
– Я этого не знал, – отвечает папа.
– Слава богу, что есть антибиотики.
Папа садится и снова сжимает мою ладонь:
– Слава богу.
Бегущая женщина вспугнула кур, и я только сейчас замечаю, что она с ужасом смотрит на мужчину.
В 1666 году случились чума, Большой лондонский пожар и война с Голландией. Я помню это со школы. Миллионы трупов свозили на телегах к ямам с известью, сваливали в общие безымянные могилы. Спустя триста сорок лет от тех, кто пережил чуму, не осталось и следа. Из того, что изображено на картине, есть только солнце. И земля. И от этой мысли мне тоскливо.
– Сейчас будет немного покалывать, – предупреждает врач.
Большим пальцем папа гладит меня по руке; по телу прокатываются волны статического тепла. В голове всплывает слово «вечность»: я думаю о том, что мертвых больше, чем живых, и нас окружают призраки. Мысль утешительная, но легче мне не становится.
– Сожми мою руку, – предлагает папа.
– Я не хочу делать тебе больно.
– Когда твоя мать тебя рожала, она четырнадцать часов держала меня за руку и, как видишь, пальцев не переломала. Ты не сделаешь мне больно, Тесса.
Ощущение такое, будто меня бьет током, будто моя спина застряла в тостере и доктор выковыривает ее оттуда тупым ножом.
– Как ты думаешь, какие у мамы на сегодня планы? – спрашиваю я. Голос звучит неестественно. Зажато. Напряженно.
– Понятия не имею.
– Я попросила ее приехать.
– Зачем? – удивляется папа.
– Чтобы вы потом вместе сходили в кафе.
Он хмурится:
– С чего это тебе вздумалось?
Я закрываю глаза и представляю, что я дерево, опаленное солнцем, и жду не дождусь дождя. Я представляю, как серебристые струи воды омывают мои листья, поят корни, растекаются по стволу.
А тем временем врач перечисляет студентке статистику:
– В одном случае из тысячи в результате процедуры пациент получает незначительное повреждение нерва. Существует также вероятность инфекции, кровотечения, поражения хрящей. – Тут врач вынимает иглу. – Молодец, – хвалит он. – Все.
Мне кажется, что он вот-вот похлопает меня по крупу, как послушную лошадь. Но вместо этого врач показывает мне три пробирки:
– Это отнесете в лабораторию.
Он даже не прощается – бесшумно выскальзывает из палаты. Студентка спешит за ним. Кажется, будто он внезапно засмущался, словно между нами происходило что-то интимное.
Медсестра очень милая. Накрывая мою спину марлей, она болтает с нами, потом наклоняется ко мне и улыбается:
– Теперь нужно немного полежать.
– Я знаю.
– Уже были у нас? – Она поворачивается к отцу: – А вы чем займетесь?
– Посижу рядышком, почитаю.
Она кивает:
– Я тут рядом. Какие могут быть осложнения, знаете?
С видом знатока папа перечисляет:
– Озноб, лихорадка, ригидность затылка, головная боль. Обезвоживание, кровотечение, онемение или слабость ниже прокола.
– Все верно, – с одобрением произносит медсестра.
Когда она выходит из палаты, папа улыбается мне:
– Тесса, ты молодчина. Теперь все позади.
– Если только анализы не будут плохими.
– Не будут.
– Иначе мне придется делать люмбальную пункцию каждую неделю.
– Тс-с-с! Постарайся заснуть, доченька. Время пройдет быстрее.
Папа берет книжку и устраивается на стуле.
Сполохи света мелькают под веками, точно светлячки. Я слышу, как пульсирует кровь – будто копыта стучат о мостовую. За окном палаты сгущаются серые сумерки.
Папа переворачивает страницу.
На картине за его плечом из трубы дома поднимается невинный дымок и бежит женщина, в страхе обратив взгляд к небу.
Семь
– Вставай! Ну вставай же! – орет Кэл.
Я накрываюсь одеялом с головой, но Кэл его сдергивает:
– Папа сказал, что, если ты не встанешь прямо сейчас, он придет с мокрым полотенцем!
Я перекатываюсь на другой бок, отодвигаюсь от Кэла, но он обходит вокруг кровати и, ухмыляясь, сообщает:
– Папа говорит, что ты должна каждое утро вставать с постели и чем-нибудь себя занимать.
Я отбрыкиваюсь, натягиваю одеяло на голову:
– А мне наплевать! Катись из моей комнаты!
Странно, но, когда он наконец уходит, меня это совсем не задевает.
Комната наполняется звуками: до меня доносится топот ног по лестнице, звон посуды на кухне – Кэл не закрыл за собой дверь. Мне слышно, как льется молоко на хлопья, как падает ложка. Как папа ворчит, вытирая школьную рубашку Кэла. Как скребет по полу кошка.