— Если то, что вы говорите, правда, это и в самом деле очень серьезно. Кто-нибудь видел испанские корабли? — спросил Смит.
— Нет, пока нет, — ответил Мартин.
— Кто-нибудь еще подозревает Кэндалла?
— Джеймс Рид, кузнец, — сказал Рэтклиф. — Не только мы следили за Кэндаллом, Рид оказался особенно наблюдательным. Кэндалла трижды видели разговаривавшим с одним из воинов пасапегов, когда те приходили с так называемыми мирными миссиями. Больше никто не мог установить отношения с этим племенем.
На лице Смита отразилось недоверие. Мартин ничего не знал о предпринятой им и Госнолдом ночной вылазке. Выходит, активность пасапегов внутри форта была гораздо большей, чем мог вообразить себе кто-либо из членов совета.
— Этого очень мало, чтобы посчитать Кэндалла шпионом, — сказал Смит.
— Но Рид нашел в его вещах зашифрованное письмо.
Теперь Смит обеспокоился по-настоящему. Кэндалл присутствовал на всех собраниях совета и был посвящен во все планы. Если подозрения Рида имеют под собой основания, это значит, что вдобавок к враждебным индейцам, голоду и лихорадке колонии придется иметь дело и с испанцами. Ни для кого не было секретом, что Испания стремилась заполучить все восточное побережье Нового Света — от Флориды до Ньюфаундленда.
Мартин продолжал:
— Мы уверены, что Кэндалл собирается послать с Ньюпортом письмо испанскому шпиону в Лондоне.
Смит мгновенье раздумывал.
— В таком случае, когда он передаст письмо Ньюпорту, мы прочтем его. И если оно хоть в чем-то окажется подозрительным, мы закуем Кэндалла в цепи и узнаем правду.
Глава 9
Бухта великого вождя, август 1607 года
Выбор принадлежал ее отцу. Покахонтас снова взглянула на него. Она знала, что выйти за Кокума важно по политическим причинам. Без сомнения, отец выбрал красивого мужчину, очень красивого мужчину. Но что-то в линии его рта — она не могла точно определить, что — тревожило ее. Ощущала ли она в нем холодность? Он был сама доброта с тех пор, как она вернулась в Веровокомоко. Он был обходителен и терпелив, как и ее отец. Она знала, что от нее ждут, когда она разделит с ним ложе, чтобы подтвердить их помолвку, но она не торопилась сделать этот шаг. «Я, что, боюсь, что меня загоняют в ловушку? — спрашивала она себя. — Но в какую? Разве жизнь с этим человеком отнимет у меня что-то? Выдаст ли меня мое тело в тот момент, когда будет жаждать его тела, а гармонии между душами не будет?» Она посмотрела на свои округлившиеся груди. Когда он касался ее в танце или во время прогулки, она чувствовала приятное волнение. «Даже сейчас, когда я сижу в кругу друзей и родных, мои груди набухли, потому что он рядом со мной и я чувствую его запах. О Ахонэ, я бы хотела быть лесным зверьком, чтобы не испытывать всех этих сложных чувств, что так огорчают меня. Я бы хотела соединиться с ним, оплодотворить свое тело, раствориться в ощущениях и отбросить все мысли. Никогда у меня не было такого противоречия в чувствах».
С отцом Кокума, вождем чикахомини, трудно было иметь дело. Что бы ни предпринимал Паухэтан и другие вожди королевства, он пытался создать во всем препятствия, думая, что это прибавляет ему власти. Великий вождь вынужден был направлять чикахомини послания, миссии, а иногда и угрозы, чтобы держать их в повиновении.
Великий вождь, ее отец, ободряюще улыбнулся ей, его улыбка говорила: «Попробуй поладить с ним. Хотя бы попытайся». Покахонтас улыбнулась отцу в ответ. Ей только кажется, или ее братья и сестры тоже ждут, что она примет Кокума?
Заговорил ее отец:
— Покахонтас, я дарю тебе свою бухту сегодня с полудня и до завтрашнего рассвета.
Все взоры обратились сначала к великому вождю, потом к Покахонтас. «Значит, он подталкивает меня, — подумала она. — Никто никогда не видел бухты, кроме моего отца и его жен. Я не могу отказаться».
Покахонтас улыбнулась, пытаясь скрыть внутреннюю дрожь.
— Как ты добр, отец. Мы уходим сейчас же.
Они только что закончили полуденную трапезу. Она повернулась к Кокуму, и он поднялся вслед за ней. Она ощущала тяжесть и замедленность во всем теле, а Кокум рядом с ней двигался со своей обычной грацией. Он дотронулся до ее руки, и она почувствовала себя еще более неповоротливой. Впереди пошли два воина, чтобы проводить их и убедиться, что их никто не потревожит. Покахонтас хотелось бы, чтобы не так много людей знало о том, что они с Кокумом ушли вдвоем, но таков был обычай: все, торжественно замолчав смотрели, как они спускаются по тропинке к реке. Она знала, что, когда они с Кокумом уйдут, оставшиеся станут рассказывать всякие истории, не лишенные сладострастия, которые позабавят и займут их. А позже начнутся музыка, пение и танцы. Не такие, как во время свадьбы, но помолвка — это тоже праздник. Затем жрецы произнесут речи и прочтут молитвы, чтобы она наполнилась семенем и чтобы к свадьбе ее тело раздалось и несло в себе плод.
Они с Кокумом медленно шли по тропинке. До бухты великого вождя была примерно миля, а жара в это время дня была сильной. Кокум все время то касался ее шеи, то нежно проводил пальцем по спине между лопатками. Она подумала, что, если ее тело еще хоть немного наполнится тяжестью, она не сможет идти дальше. Она то и дело нагибалась, чтобы сорвать особенно красивый цветок, а Кокум забирал его и водил им по ее груди или по губам. О да, то, что они говорили о Кокуме в женском доме, было чистой правдой.
У края бухты, где волны, словно дразня, плескались о берег, воины остались позади и исчезли из виду. Кокум повернулся к ней и медленно повлек ее на зеленую траву и медленно стал водить пальцами по ее рукам, сначала по одной, потом по другой. Он едва касался ее, но смотрел на ее грудь и улыбался. Покахонтас почувствовала, что ее будто омывает теплая вода. Ее тело начало постепенно откликаться, но тяжесть в нем оставалась. Кокум смотрел на нее какое-то время, потом наклонился к ее уху.
— Пойдем. У дерева над нами много ветвей, они удобные и прохладные. Давай отдохнем, пока не спадет дневная жара.
Быстрыми плавными движениями Кокум вскарабкался на нижнюю ветку. Он протянул ей руку, и вскоре она была уже рядом с ним, а потом уже над ним, удобно устроившись в развилке ветки. Она почувствовала, как его пальцы прошлись вокруг ее щиколотки, стали подниматься выше. И вот уже его губы прижались к ее спине. Он неторопливо, томно ласкал ее. Ей казалось, что они заключены в кокон теплого воздуха, обволакивающего их.
При каждом новом прикосновении ее мышцы все больше расслаблялись, пока наконец ее тело не рассталось с тяжестью, но обрело ощущение тягучей апатии. Его прикосновения были везде, легкие, нежные, но вызывавшие теперь внутренний отклик ее тела. Она казалась себе подвешенной в воздухе, а нитями были его теплые губы и ласковые пальцы. Ей хотелось, чтобы это летучее чувство, это извлечение ее внутренней сущности, это томление длилось и длилось. На ее теле не осталось ни одного уголочка, который бы он не исследовал и осторожно не растревожил. В какой-то момент ей показалось, что она погружается в бессознательное состояние, плывя по волнам чувств. После одной из нарастающих волн изумительного ощущения она не смогла больше сдерживаться, и ее тело содрогнулось, отвечая. Она повернула лицо. Его глаза блестят рядом, губы изогнуты в полуулыбке. Он показался ей вездесущим.
— Я только начинаю, Белоснежное Перышко, я только начинаю, — прошептал он ей на ухо. — А сейчас усни.
К Покахонтас медленно возвращалось сознание, на мгновенье мелькнула мысль, а знала ли она вообще что-нибудь, кроме этой истомы и неспешно накатывающегося желания. Руки и рот Кокума снова были повсюду, но на этот раз он сказал:
— Пойдем, стало прохладней.
Он снес ее, все еще полусонную, вниз на мшистую землю и положил на влажный зеленый ковер, взял одно из перьев, оброненных ею — неужели это было всего несколько часов назад? А казалось, прошла вечность. Он медленно водил перышком по ее телу, теплому и восприимчивому, пока она не схватила его и не притянула к себе.