— До утра они попытаются проломить стену, — сказал он монаху.
— Едва ли, — возразил Кадфаэль, не прекращая смазывать снадобьем сильно обожженную руку. — Там ведь у подножия бревна горят, кто же в такое пекло сунется?
— Они сунутся. Остатки галереи догорят быстро. Ночь холодная, сухая, несколько часов — и к стене можно будет подойти, не опасаясь огня.
— Без осадной башни?
Представлялось весьма сомнительным, чтобы нападавшие приволокли с собой из Глостера столь громоздкое сооружение — бревенчатую башню, способную укрыть таран и целый отряд воинов.
— Они сколачивали ее чуть ли не целый день. Дерева у них сколько угодно. А мы лишились большей части галереи, так что справиться с ними будет непросто.
Филипп поправил кольчугу на оцарапанном и обожженном плече и поспешил на стену следить за действиями врага. Брат Кадфаэль позволил себе перевести дух и, вспомнив, что близится полночь, прочел подобающую молитву, краткую, но пылкую.
Нападавшие пошли на приступ еще до рассвета. Они не везли осадную башню, по всей видимости решив, что скорость и внезапность заменят им укрытие. Выдвинувшись из леса, большой отряд стремительно двинулся вниз по склону, и, хотя катапульты Филиппа пробили несколько изрядных брешей в плотных рядах атакующих, они все же прорвались к стене, у подножия которой еще тлели бревна и доски. Из каминного зала Кадфаэль услышал глухие размеренные удары тарана о камень и почувствовал, как содрогается фундамент. Защитники замка пытались уничтожить таран, сбрасывая со стены камни и горящее масло, но отсутствие галереи вынуждало их теперь высовываться из-за зубцов, превращаясь в мишень для вражеских лучников. Кадфаэль понятия не имел о ходе боя. Он мог лишь строить догадки, но на это у него времени не было — следовало думать о раненых. Ближе к утру в зале появился первый помощник Филиппа, рыцарь из-под Беркли по имени Гай Кэмвиль. Коснувшись плеча монаха, к тому времени уже вконец измотанного и еле державшегося на ногах, он посоветовал ему отправиться в главную башню — место пока еще относительно безопасное — и соснуть часок-другой, пока еще есть возможность.
— Ты немало потрудился, брат, — сердечно промолвил он. — Сделал больше, чем должен, учитывая, что наши раздоры тебя не касаются.
— Все мы, — грустно заметил Кадфаэль, с трудом поднимаясь на ноги, — сделали куда меньше, чем следовало. И делали не то, что следовало.
Прежде чем совсем рассвело, штурмовой отряд отступил и таран оттащили под прикрытие деревьев, но за это время нападавшие успели сделать пролом, причем не в стене, а в основании башни. Идти на приступ среди бела дня они пока не решались, ибо это грозило слишком большими потерями, но работа над осадной башней близилась к завершению. Под ее прикрытием воины Фицгилберта могли надеяться подойти вплотную к башне и ворваться в пролом. Если они возьмут с собой достаточно валежника, то, скорее всего, подожгут башню изнутри, а когда она рухнет, прорвутся через образовавшуюся брешь во внутренний двор. Они отчаянно спешили, но и при этом стремились по возможности уменьшить риск.
Филипп приказал установить баллисты на юго-западной стороне, откуда грозила наибольшая опасность, и повел методичный обстрел опушки леса, желая затруднить строительство осадной башни, нанести противнику урон, а по возможности и удержать его в укрытии до ночи. Кадфаэль без устали ухаживал за ранеными и почти не имел возможности следить за ходом осады, но и по тому, что он видел, было ясно — близится развязка. Каждая стрела, каждый камень, каждый дротик, выпущенный во врага защитниками замка, становился невосполнимой потерей, тогда как войску Матильды метательные снаряды постоянно подвозили на подводах, и оно ни в чем не испытывало нужды. Силы были слишком неравными, и никто не знал этого лучше, чем Филипп. Ему было ведомо, почему такие силы брошены на штурм одного-единственного замка, пусть ценного, но никак не стоившего подобных жертв и усилий. Она стремилась любой ценой погубить засевшего в Масардери ненавистного, смертельного врага. Это Филипп тоже знал. Кадфаэль был рад, что Ив, рискнув своей свободой и жизнью, дал Филиппу возможность встретить свою судьбу с открытыми глазами.
Пока осаждающие дожидались ночи, рассчитывая под покровом темноты завершить пролом, а осажденные усердно трудились, стараясь его заделать, метательные машины Фицгилберта возобновили методичный обстрел замка. На сей раз стреляли не только по основанию башни, стремясь не позволить восстановить кладку, но и, подняв траекторию, принялись перебрасывать камни, клети с железным ломом и горшки со смолой через стену. Дважды во дворе занялись крыши, но пожар удалось потушить без особого труда. Лучники со стен стреляли нечасто и лишь наверняка, чтобы поберечь стрелы. Главной их мишенью стали механики, управлявшие осадными машинами. То и дело удачный выстрел обеспечивал замку минутную передышку, но у императрицы было немало мастеров осадного дела, и нападавшие быстро восполняли свои потери. Осажденные принялись поливать водой крыши во внутреннем дворе, а раненых перенесли из каминного зала в главную башню, которая представлялась более надежным укрытием. Необходимо было позаботиться не только о людях, но и о лошадях. Если, неровен час, загорятся конюшни, животных придется перегнать в каминный зал. Во внутреннем дворе кипела работа, несмотря на то что обстрел продолжался и всякий, появлявшийся на открытом пространстве, рисковал жизнью.
Уже темнело, когда из проломленной башни появился наконец Филипп, сделав все возможное для отражения неизбежного ночного приступа. Брешь наскоро заложили камнями, башню изнутри завалили всем, что нашлось, двери, ведущие на стены, заперли и забаррикадировали. Теперь, даже если врагу удастся прорваться в башню, он потратит немало времени, пытаясь пробиться дальше. Фицроберт вышел последним, рядом с ним шел мальчик, подручный оружейника, помогавший скреплять свежую кладку крепкими железными скобами. Несколько мгновений они помедлили, стоя в проеме, а затем торопливо зашагали через двор. Они находились на полпути к укрытию, когда Филипп услышал — как услышали и все — угрожающий свист. Метательный снаряд, вероятно последний, выпущенный за этот день, черный, неуклюжий и таящий в себе смерть, перелетел через стену и грохнулся на камни мостовой в нескольких футах перед ними. Но еще до его падения Филипп успел обхватить мальчика руками и, поскольку бежать времени не было, повалить его на землю, прикрыв своим телом.
В тот же самый миг громоздкая деревянная клеть ударилась о камень и разлетелась вдребезги, разбрасывая во все стороны наконечники стрел и копий, острые щепки, обрывки кольчуг и всяческий лом и мусор. Все это разлетелось на добрые тридцать ярдов в окружности. Люди опасливо вжались в стены по сторонам, и никто не решался сдвинуться с места, пока все не стихло. На камнях мостовой недвижно распростерся Филипп Фицроберт. Один кусок искореженного железа вонзился ему в бок, другой — в голову. Дар императрицы нашел того, кому был предназначен. А под телом Филиппа, съежившись, лежал насмерть перепуганный парнишка. Он был цел и невредим.
Филиппа поспешно подняли и на руках понесли в главную башню, в его собственную, аскетично убранную комнату. Зареванный парнишка, которого все еще колотила дрожь, не отходил от него ни на шаг. Уложив Фицроберта на постель, с него с немалым трудом стянули кольчугу, а потом раздели донага, чтобы тщательно осмотреть раны. Как раз в это время подошел и Кадфаэль, которого подпустили к постели Филиппа без лишних вопросов. Все знали, что этот монах находится в замке по личному приглашению лорда, а многие к тому же прослышали о его навыках и о том, как охотно помогает он всем раненым и увечным. Стоя рядом с гарнизонным лекарем, монах окинул взглядом худощавое, мускулистое тело и резко очерченное смуглое лицо, только что отмытое от крови. В боку зияла рваная рана. Ударивший туда железный обломок, несомненно, сломал не менее двух ребер. В голову Филиппа, возле самого левого виска, вонзился перекрученный, не иначе как забракованный кузнецом наконечник копья. Его вытащили с величайшей осторожностью, стараясь не причинить еще большего вреда, но, даже когда острие извлекли, никто не сумел определить, поврежден ли череп.