Оливье беспокойно расхаживал из угла в угол, обхватив себя руками за плечи.
— Где сейчас императрица?
— Говорят, что она остановилась в деревне. Сомневаюсь, чтобы она вступила в замок раньше чем дня через два, наверняка ей захочется обставить свой въезд пышно и торжественно. Но в любом случае мы должны использовать оставшуюся часть ночи и первые часы после переговоров, когда будет неразбериха. — Стало быть, надо поторопиться, — сказал Оливье. — Начинаем мы вроде бы неплохо… А куда ты собираешься его отвезти? Ему ведь потребуется уход.
Об этом Кадфаэль и сам уже подумывал, хотя, признаться, и не слишком рассчитывал на успех.
— В Сайренчестере есть августинская обитель. Помнится, приор Хомонда регулярно переписывался с одним из тамошних каноников. Сайренчестерские братья слывут искусными лекарями. Там ему ничто бы не угрожало. Одна беда — туда будет миль десять, а то и поболе.
— Но зато дорога туда ведет прямая, ехать можно быстро, и через Гринемстед проезжать нет нужды. Минуем Уинстон — и прямым ходом в Сайренчестер. Но как нам вывезти его живым из замка?
— Может быть, — с расстановкой промолвил Кадфаэль, — под видом погибшего. Когда ворота откроют, первым делом, само собой, станут выносить павших и готовить их к погребению. Мы-то знаем, сколько их должно быть, а вот Фицгилберт — нет. И если там найдется погибший уроженец Уинстона, что удивительного, если родные захотят забрать его и похоронить дома?
Не сводя с Кадфаэля горящего взгляда, Оливье задал последний вопрос:
— А если он очнется и запретит увозить его из замка? Что тогда?
— Тогда я перенесу его в часовню, и мы пригрозим отлучением от Церкви императрице или любому другому, кто дерзнет нарушить священное право убежища. Но это все, что в моих силах. У меня нет с собой снадобий, которые погружают человека в долгий, глубокий сон. Да хоть бы и были. Ты ведь считал, что я обманул тебя, сделав своим должником без твоего согласия. Он может сказать, что я обманом вынудил его нарушить свои обязательства и тем самым навлек на него бесчестие. У меня духу не хватит поступить так с Филиппом.
— Ты прав, — согласился Оливье и неожиданно улыбнулся, — но коли так, мы должны постараться сделать все, пока он не пришел в себя. Возможно, мы и при этом превысим свои права, но об этом подумаем в другое время. А сейчас мешкать нельзя, я должен собираться. Отец, не станешь ли ты ненадолго моим оруженосцем. Помоги мне надеть кольчугу.
Оливье облачился в длинную кольчугу, чтобы походить на одного из осаждающих, которые сгрудились за стеной и собирались с силами, чтобы снова попытаться порваться в замок. Поверх кольчуги он надел полотняную тунику, на которой были отчетливо видны анжуйские львы. Кадфаэль бережно и любовно застегнул на бедрах сына пояс с мечом. Сверху Оливье накинул плащ. Это было необходимо, чтобы здесь, внутри замка, скрыть от посторонних глаз герб Жоффруа, ибо никто, кроме Кадфаэля, пока не знал, что Филипп освободил своего узника, а увидев вражескую эмблему, какой-нибудь ретивый воин мог напасть без предупреждения. Правда, и на плече плаща был вышит имперский орел, символ, с которым императрица не захотела расстаться после кончины ее первого мужа, но он почти не выделялся на темной материи, и заметить его в сумраке было трудно. Если Оливье удастся смешаться с защитниками замка и в общей сумятице проникнуть в башню, то он сбросит плащ, перед тем как выберется наружу, к осаждающим. Анжуйские львы четко выделялись на белом полотне туники даже ночью, поэтому воины императрицы должны были сразу признать его за своего.
— Я предпочел бы остаться неузнанным, — признался Оливье, расправляя под кольчугой широкие плечи и прилаживая на бедрах пояс с мечом. — Неровен час, встречу знакомых. Пойдут расспросы, что да как, а мне нельзя терять время на объяснения. Ну что ж, отец, пойдем.
Кадфаэль запер за собой дверь, и они стали подниматься по винтовой лестнице. У внешней двери монах положил руку на запястье Оливье и осторожно выглянул наружу. Поблизости все было спокойно. Только сверху, с ближней стены, доносились шаги караульных.
— От меня ни на шаг. Мы пройдем вдоль самой стены, смешаемся с ними, а там уж действуй по своему усмотрению. Лучше всего дождаться нового приступа. Защитники замка набьются в башню, чтобы его отбить, ну и ты вместе с ними. Прощаться не будем. Ступай, сынок, Бог тебе в помощь!
— Мы еще увидимся, — пообещал Оливье. Монах почувствовал, что тот напряжен и чуть ли не дрожит от радостного возбуждения. Накопившаяся за время долгого заточения энергия требовала выхода. — Я вернусь сюда завтра или открыто, или в ином обличье. Мне не раз доводилось прикрывать его спину, а ему мою. И теперь с Божией и твоей помощью я окажу ему эту услугу, хочет он того или нет.
Наружную дверь башни Кадфаэль запер на ключ, оставив все, как прежде. Они пересекли открытый двор и, держась в тени, обогнули главную башню, направляясь к месту прорыва. Шум битвы стих, и слышался лишь тревожный, настороженный гул голосов. Видимо, защитники отбили очередной натиск и теперь ожидали следующего. Все взоры были устремлены вперед, к пролому, откуда могла последовать новая атака. Двор усеивали осколки разбитой кладки, однако же зубчатая брешь казалась не столь большой, чтобы через нее легко было прорваться внутрь. Темноту на дворе рассеивал лишь свет немногих факелов да дрожащее зарево над стеной — у осаждающих выгорела уже половина крыши осадной башни.
Неожиданно из башни донесся предупреждающий клич, тут же подхваченный толпившимися у пролома воинами. Осаждающие снова пошли на штурм, густая толпа защитников качнулась вперед, словно они собирались запечатать пролом своими телами. И тут Кадфаэль почувствовал, как оторвался от него Оливье. Монах словно утратил частицу собственной плоти. Сын его, проворный и гибкий, бесшумно, словно тень, скользнул вперед и в следующее мгновение пропал из виду.
Кадфаэль подался назад, но лишь настолько, чтобы не путаться под ногами у воинов, и стал терпеливо дожидаться, когда этот приступ, как и все предыдущие, будет отбит. До сих пор осаждавшим ни разу так и не удалось пробиться во двор. Ожесточенная схватка велась в самой башне. Защитникам замка потребовалось около получаса, чтобы выбить оттуда нападающих и отбросить их на некоторое расстояние от стен. Шум боя стих, и вновь воцарилась странная тишина, напряженная и тревожная. Воины, сражавшиеся в первых рядах, вернулись из башни, чтобы передохнуть во дворе в ожидании следующего штурма. Но Оливье среди них уже не было. Он либо еще скрывался в полуразрушенной башне, либо уже выбрался оттуда и отступил вместе с бойцами императрицы. Дай Бог, чтобы он уже находился в лесу, на пути к речной переправе. Переберется на другой берег, а там прямо по дороге рукой подать до Уинстона.
Делать во дворе было больше нечего, и Кадфаэль направился в спальню Филиппа. Капеллан клевал носом, сидя у постели раненого. Дышал Филипп учащенно, неровно и неглубоко — так что и одеяло почти не колыхалось. Лицо его было мертвенно-бледным и столь же мертвенно спокойным. Он не испытывал ни боли, ни страха и не осознавал своего положения и грозившей ему опасности. — Господи, — взмолился Кадфаэль, — отврати беду! Не дай ему прийти в себя прежде времени!
Это тело будет необходимо вынести из замка вместе с телами покойных, но так, чтобы никто не заподозрил обмана. Кадфаэль подумал было о том, чтобы попросить помощи у священника, но почти сразу же отказался от этой мысли. Не стоило впутывать немолодого, усталого человека в столь рискованное предприятие, грозившее нешуточным гневом императрицы. Все следовало сделать так, чтобы никто не оказался виноватым и никто впоследствии не терзался угрызениями совести, считая себя предателем. Пока же ему оставалось лишь молиться и ждать. Сидя в углу комнаты, Кадфаэль наблюдал за тем, как дремал старик, а раненый погружался в более глубокое, чем сон, забытье. Он все еще сидел неподвижно, когда на стенах, привлекая внимание осаждающих, запели трубы. В неярких предрассветных лучах над башнями Масардери трепетали белые флаги.
Фицгилберт с подобающим эскортом спустился из деревни к воротам и вступил в переговоры с Гаем Кэмвилем. Выйдя во внутренний двор, брат Кадфаэль услышал их разговор и ничуть не удивился тому, что первым делом церемониймейстер спросил, где Фицроберт. Видимо, на сей счет он имел строжайший приказ.