Поваренок закивал с такой силой, что космы упали ему на физиономию:
— Истинная правда, почтенные сэры. Койка пуста! Комната пуста! Пропал, почтенные сэры, совсем пропал!
— Пойдем со мной, достойный лорд, — обратился Кадфаэль к Фицгилберту. — Сами убедитесь, ошибки тут нет.
— Пропал! — взревел церемониймейстер. — Как это пропал? Ты что, не запер дверь, когда уходил? И не оставил никого приглядеть за ним?
— Милорд, — с обиженным видом принялся оправдываться Кадфаэль, — я не видел в том никакой надобности. Говорю же, он ни рукой ни ногой шевельнуть не мог. К тому же я не слуга, никаких распоряжений не получал, а здесь остался добровольно, чтобы лечить его, а не караулить.
— Да никто тебя ни в чем не винит, брат, — буркнул Фицгилберт — хотя, на мой взгляд, с твоей стороны было упущением оставить его без пригляда. Или же ты никудышный лекарь, раз принял такого бойкого молодца за смертельно раненного. — Да хоть капеллана спросите, — возразил Кадфаэль, — он подтвердит, что лорд Филипп был без сознания и дышал на ладан.
— А ты, ясное дело, веришь в чудеса, — насмешливо заметил Богун.
— Этого я отрицать не стану. Верю, и на то у меня есть веские основания. И вам, господа, стоит призадуматься на сей счет.
— Эй, кто-нибудь, — воскликнул Фицгилберт, резко повернувшись к своим рыцарям. — Быстро расспросите караульных, не вывозили ли похожего на Фицроберта человека под видом раненого.
— Это исключено, — заявил Богун, однако же жестом отослал троих своих людей к воротам.
— А ты, брат, пойдешь со мной, — сказал Фицгилберт, — посмотрим, что за чудо там произошло.
Размашистым шагом он двинулся по двору, а за ним, словно хвост кометы, потянулась вереница его растревоженных подчиненных. Замыкали эту процессию брат Кадфаэль и поваренок с ведром, уже почти пустым. Дверь спальни была распахнута настежь, какой ее и оставил монах. Достаточно было ступить на порог этой небольшой и скудно обставленной комнаты, чтобы убедиться — она пуста и прятаться здесь негде. Груда разбросанных одеял и простыней скрывала пропажу соломенного тюфяка, но никто и не подумал ворошить постельные принадлежности. Ясно было, что человек под ними скрываться не может.
— Далеко он не ушел! — воскликнул Фицгилберт с таким пылом, словно убеждал в этом самого себя. — Должно быть, он еще в замке, раз за ворота никто не выходил. Мы обшарим все утолки, заглянем во все щели, всех крыс из нор повыгоняем, но его найдем!
Не прошло и нескольких минут, как его люди разошлись во всех направлениях, чтобы заняться поисками.
Кадфаэль и поваренок обменялись красноречивыми взглядами, но языки предпочли держать за зубами. Паренек, на невозмутимом лице которого совершенно не отражалось внутреннее ликование, побрел к себе на кухню. Кадфаэль позволил себе наконец вздохнуть с облегчением и, вспомнив, что приспело время вечерни, отправился в часовню.
По приказу Фицгилберта его люди обыскали весь замок, но, конечно же, никого не нашли. Впрочем, Кадфаэлю показалось, что сам суровый церемониймейстер не столь уж опечален исчезновением пленника и ярится больше для виду. Не потому, что он сочувствовал Филиппу, и, возможно, даже не из отвращения к злобной мести. У многоопытного воина и царедворца хватило ума понять, что жестокая расправа оттолкнула бы от императрицы многих и многих даже из числа ревностных ее приверженцев. Радовало Кадфаэля и то, что об исчезновении пленника императрице будет доложено до того, как она с подобающими церемониями вступит в замок. Это значило, что первый шквал ее ярости обрушится на ее же приближенных, но как бы она ни бушевала, ничего более страшного, чем разнос, этим лордам и баронам не грозило. Зато можно было надеяться, что к тому времени, когда императрица переберется в Масардери, гнев ее поостынет и не падет на головы раненых защитников замка, всецело зависевших от ее милости.
Усталый капеллан Филиппа Фицроберта сбивчиво служил вечерню, а Кадфаэль изо всех сил пытался сосредоточиться на богослужении. Где-то между Гринемстедом и Сайренчестером, под безопасным кровом августинской обители, Оливье оберегал и выхаживал своего тюремщика, ставшего узником, друга, превратившегося во врага… Впрочем, этих двоих, какими бы сложными ни были их отношения, связывали прочные, неразрывные узы. Каждый из них будет прикрывать спину другого, сражаясь против всего мира, даже если они окончательно перестанут понимать друг друга.
«В конце концов, я и сам не понимаю ни того ни другого, — подумал Кадфаэль, — да в этом и нужды нет. Главное — верить, почитать и любить. И все же я покинул то, что любил и почитал, и не знаю, суждено ли мне обрести это вновь. Ныне сын мой свободен, и дальнейшая судьба его в деснице Господней. Я вызволил его, а он — своего друга. Теперь их порушенная дружба, скорее всего, восстановится, и в моей помощи они больше не нуждаются. А вот я — я нуждаюсь во многом. О Боже, как я нуждаюсь! Жить мне осталось недолго, долг возрос так, что подобен уже не холмику, а крутой горе, а сердце мое стремится к дому. …Тебя, Господи, молим: грехам нашим даруй искупление и дай сподобиться милости Твоей… Аминь! В конце концов, если судить по результату, это долгое путешествие сподобилось-таки благословения свыше. И если путь к дому окажется долгим и тяжким, а в конце его я буду отвергнут — пристало ли мне роптать?»
Императрица вступила в Масардери на следующий день. Въезд ее был обставлен с подобающей пышностью, но она пребывала в дурном расположении духа, хотя к тому времени уже взяла себя в руки. Взор ее смягчался по мере того, как она озирала новое приобретение, достаточно ценное для того, чтобы до известной степени примириться с досадной утратой.
Любуясь торжественной процессией, Кадфаэль не мог не признать, что Матильда обладает подлинно монаршим величием. Рослая, статная, она была прекрасна даже в гневе, а когда хотела очаровать кого бы то ни было, устоять перед ней было невозможно. Многие молодые люди находились во власти этих чар, как находился в их власти Ив, покуда у него не открылись глаза.
Она ехала верхом в великолепном облачении, сопровождаемая двумя неизменными камеристками, многочисленной стражей, рыцарями и вельможами. Кадфаэль припомнил обеих дам, которые сопровождали императрицу в Ковентри и остались при ней в Глостере. Старшей было за пятьдесят, и она давно овдовела. Высокая и стройная, она и пережив свой расцвет, сохранила следы былой красоты, хотя уже становилась несколько угловатой, а волосы ее высеребрила седина. Изабо, ее племянница, несмотря на большую разницу в возрасте, была очень похожа на свою тетушку. Скорее всего, именно так выглядела Джоветта де Монтроз в юности. А выглядела она весьма недурно. Помнится, в Ковентри ею восхищались многие отпрыски знатных фамилий. Женщины остановились во дворе. Сам Фицгилберт и полдюжины благородных рыцарей, состязаясь в учтивости, спешили помочь им спешиться и проводили в подготовленные для них покои. В замке Масардери появилась новая хозяйка. Но где же прежний его хозяин? Как его дела? Если Филипп выдержал это путешествие, то он, несомненно, будет жить. Л Оливье? Пока остается хотя бы малейшее сомнение в выздоровлении Филиппа, Оливье его не оставит.
Вместе со свитой Матильды приехал в замок и Ив. Спешившись, он повел своего коня в стойло, с несомненным намерением тут же броситься на поиски брата Кадфаэля. Юноше и монаху было о чем поговорить.
Они сидели рядом на узкой койке в каморке Кадфаэля, наперебой рассказывая друг другу обо всем, что произошло с момента их расставания возле сухой лозы, всего и двадцати ярдах от ходившего по стене караульного. — Я, конечно, еще вчера слышал, — промолвил раскрасневшийся от удивления и возбуждения Ив, — что Филипп исчез, словно сквозь землю провалился. Но как это могло случиться? Если он был ранен, да так, что лежал пластом… Но так или иначе, его исчезновение уберегло ее от разрыва с графом, а то и от… от худшего. Что там говорить, оно спасло ее! Но как это произошло? Как? — Ив говорил несколько бессвязно, простодушно радуясь столь удачному исходу, но как только завел речь об Оливье, стал серьезен. — Но, Кадфаэль, что с Оливье? Где он? Я рассчитывал увидеть его здесь. Я уж и у Богуна спрашивал, нашли ли в замке узников, но он ответил, что здесь никого не было. Но ведь Филипп говорил нам, что Оливье здесь!