– То есть и сейчас на службе?
– Да это сложный вопрос. Ведь каждый человек хозяин своей судьбы. Так ведь нас учили? Я вот захотел уйти, а другие не хотят, кое&какие денежки получают. Старикам все помощь. Мне надоело, знаешь, так засвербило... Буду сам собой.
– Что же ты согласился?
– Знаешь, подумал, меня не завербуют – другого найдут, из дачников, например, дилетанта какого&нибудь. Они дураки и от этого борзые...
Космач пожал плечами, спросил невозмутимо:
– А с чего вдруг такая откровенность? Ты что, Кондрат Иванович, умирать собрался?
– Да нет пока. – Сподвижник Фиделя снова распалил сигару. – Ты не думай, я ни одного сигнала не послал. Хотя видел, и люди к тебе приходили, так сказать, в конспиративном порядке. Подходящие объекты, кержачки бородатые, и что&то приносили... Антиквариат у тебя находил и грамоты старинные. Это еще в самом начале, когда произвел первый досмотр. И должен заметить, Николаич, тайники ты делать не умеешь. Я сразу увидел: верхний косяк на дверях горницы вынимается. Пальчиком постучал – пустота есть, а ведь в нем паз не долбят. Снял, а там свежая долбежка и два свитка... Хорошо, что ты потом новый тайник сделал. Уже почти профессионально. Только когда пробку из бревна вынимаешь, следи за руками, чтоб чистые были. А то устал я грязь оттирать.
Космач впервые почувствовал беспокойство, но не связанное с откровениями старика: сквозь гул метели явственно донеслось ржание коня в стойле. С чего бы это вдруг? Накормлен, а поить еще рановато...
– Первый досмотр делал, когда ты в Москву ездил, с диссертацией, – невозмутимо продолжал Комендант. – Потому что мне позвонили. Проверку устроили, достоверную ли я информацию даю. Уже знали, что ты улетел, сюда собирались... Я свитки эти убрал, а их трое приехало, ночью с задов зашли и до утра всю избу твою обследовали. Меня на улице оставили, чтоб не впускал посторонних. Но я все видел... В основном бумаги смотрели, записи фотографировали... Уехали, я назад вложил. Знаешь, читать пробовал – ничего не разобрал. Язык какой&то... Вроде бы арабский, но не читается. Ни справа налево, ни слева направо... Что там было&то?
– Послания сонорецких старцев, – отозвался Космач, прислушиваясь к звукам на улице. – На русском языке, только написано арамейским письмом, справа налево.
– Ага, понятно! Шифровка... Откуда они, старцы эти?
– На Сон-реке живут.
Комендант открыл было рот, чтобы спросить, где такая река, однако спохватился – вероятно, сообразил, что любопытство неуместно, когда в грехах каешься. Помялся немного, вздохнул.
– Они потом интерес к тебе потеряли. Так, изредка позванивали, мол, как живет наш подопечный, не собирается ли куда... Думал, закончили разработку и забыли. Время&то суетливое, каждый день перемены. А года три назад, когда к тебе один кержак приходил... Маленький такой, и борода по пояс. Клестианом Алфеичем зовут. Опять звонок, дескать, к Космачу гость идет, и описывают, какой. К тому времени он ушел от тебя, неверная информация, запоздали... Так я и доложил соответственно. Вот тут они крыльями захлопали! Через два часа своего человека прислали. Помнишь, контролер ходил, счетчики проверял?.. А сегодня опять звонок: нет ли гостей у тебя? Оказывается, до сих пор тебя пасут. Так что если со мной что случится, знай: ты под наблюдением.
– А что с тобой может случиться?
– Да мало ли... Все&таки седьмой десяток, сердце ноет. И может, не от ветра – от перегрузки. Думаю много.
– Надо было сразу сказать, и не мучился бы.
– Нельзя! – отрезал Кондрат Иванович. – Ты человек молодой и в этих премудростях неопытный. Мог случайно и меня сдать, и сам бы вляпался. А я знаю, как проворачивать такие дела, чтоб и волки сыты, и овцы целы. Могу даже научить.
– Не знаю, что и делать, – Космач рассеянно походил по избе, слушая ветер за окнами, – благодарить или выставить, чтоб дорогу забыл.
– Это ты сам решай, – обиделся тот и встал. – Только дурного я тебе ничего не сделал. Напротив...
Не договорил, вдруг ссутулился и нетвердыми пальцами начал застегивать пуговицы – наверное, чего&нибудь другого ждал. Космач молча слушал крик жеребца и ощущал, как беспокойство постепенно перерастает в неясную и необъяснимую тревогу. Однако же, не показывая виду, хладнокровно дождался, когда Комендант упакуется в дождевик, натянутый поверх старой дубленки, после чего распахнул дверь.
– Будь здоров.
И стал смотреть в окно. Согбенный, удрученный старик, даже не попрощавшись, вышел на улицу, как&то по-пингвиньи соскочил с крыльца и побрел по метельным сугробам, увязая иногда по колено.
Космач не испытывал ни разочарования, ни жалости, однако тревожное чувство потянуло из дома: чудилось, будто там, в буранной мгле, кто&то зовет его, кричит и просит помощи. Набросив полушубок, он выбежал на крыльцо – нет, вроде бы все спокойно, если не считать свиста и хлопанья ветра да ржания коня в стойле...
Космач работал объездчиком газопровода, конь был хоть и казенный, но избалованный и оттого наглый, попробуй не напоить или сена не дать, когда захочет. Из вредности не один раз изгрызал в прах не только ясли, но и двери, а вырвавшись на волю, жевал все подряд – от белья на веревке до сетей, развешанных для просушки. Но при этом имел экстерьер чистейшего арабского скакуна, ноги тоненькие, копыта стаканчиком, головка маленькая, нервная, все жилы на виду, а как понесется на воле, смолистые, блестящие грива и хвост переливаются на ветру, искрятся – загляденье. А заседлай и сядь верхом – мерин мерином, в рысь не разгонишь, Космач о его круп две плети истрепал, вдоль газопровода все кусты изломал на вицы, хоть застегай его, голову опустит и бредет, словно каторжник. Говорили, что за один внешний вид он несколько лет работал на племзаводе, но когда выяснилось, что и потомство от него ничуть не лучше, то списали и продали в охрану газопровода. Там же за его неумеренную любовь к кобылицам и бродяжничеству на этой почве несколько раз хотели подкастрировать, однако жеребец невероятным образом чувствовал это и накануне срывался в бега.
И все&таки было одно качество положительное, хотя совсем не конское: вместо цепного пса выпускай во двор – чужого почует раньше собак и к дому близко никого не подпустит.
Возможно, потому и прозвище носил собачье – Жулик.
Зимой дорогу вдоль трубопровода не чистили, приходилось обход делать на лыжах и воевать с лесорубами, которые таскали хлысты на тракторах прямо через нитку и где попало. Так что конь отъел себе задницу (скоро в двери не протолкнуть) и все время рвался на волю, но выводить его для проминки без веревки было опасно, все из&за его стремления к воле: бывало, по неделе приходилось искать, и все бесполезно. Обычно Жулик возвращался сам, когда нагуляется, и из&за своей внешней красоты приносил то чужой недоуздок, то веревку на шее или вовсе дробовой заряд в холке.
И все&таки с ним было хорошо, не так одиноко и есть о ком позаботиться...
Сейчас жеребец трубил во всю глотку и барабанил ногами по деревянному полу: в самом деле пить просил или чуял кого&то?..
– Ты что это, Николаич? – Комендант появился внезапно, словно и не уходил. – Испуганный какой&то... Не заболел ли?
– Нет. От твоего признания отойти не могу.
– Я сказал, как было. Так что не обижайся.
– Так ты где служил, что&то я не пойму? На Кубе или стукачом в КГБ?
– Извини, я служил в военной контрразведке! – позванивающим голосом отчеканил Комендант. – И не нужно меня сравнивать со стукачом.
– Почему же тебя приставили за мной следить?
– Им другого агента сюда посадить трудно. Вот и вспомнили про меня, и здесь разыскали...
– Не ожидал от тебя, Кондрат Иванович...
– Что ты не ожидал? – вдруг задиристо спросил Комендант. – Да если бы ты сюда не переехал, я бы жил спокойно. И никто бы не доставал! Между прочим, я поэтому в деревне поселился. А тебя черти принесли!..
– То есть я еще и виноват?
Комендант ссориться не хотел, но и унижаться тоже.