— Чтоб жить в скиту, надо вашу веру принять, образ жизни. Я не готов был, да и сейчас…
— А ты пришел бы как ученый. Раньше-то приходил…
— Понимаешь, мне нельзя как раньше. Ни к вам, ни в другие места…
— А почто нельзя?
— Не занимаюсь наукой. Отлучили меня… А чтобы как раньше, нужен документ, специальная бумага из московского научного центра. Без нее запрещено работать в скитах.
— Боже правый, да кто же запретил?
— Есть правила, закон.
— Раз ты теперь не ученый, на что тебе правила? Мы же не ученые, и потому без всяких бумаг ходим.
Простота и прямота ее аргументов всегда ставили Космача в тупик.
— За мной установили наблюдение, следили, — неохотно признался он. — Пошли бы по пятам, и выказал бы Соляную Тропу…
— Да ведь случается, и за нами следят. Поводил бы, покружил по болотам, да и скинул со следа. Эвон собаки за сохатым вяжутся, а он найдет заячий след и сбросит на него.
Он не знал, что ответить, и потому уцепился за последнюю фразу, чтоб уйти от тяжелого разговора.
— Ты что же, сама за сохатыми бегаешь?
— А что за ними бегать? — Пожала плечами. — Сами приходят, а я выйду да стрелю…
Вавила отчего-то замолчала.
— Знаешь, все время вспоминаю, как мы с тобой расставались. У тебя в глазах такая тоска была… Думал, не уйдешь, вернешься.
— Вот и вернулась, — сказала невесело и в сторону: то ли чем-то недовольна была, то ли таила что-то…
— Как же ты отважилась в такую даль? — спросил он, чтобы подтолкнуть разговор.
— Кого послать-то, Ярий Николаевич? — Странница подняла огромные глаза и вздохнула. — Клестю-малого и ждать перестали…
Космач вспомнил признания Коменданта — за странником Клестей охотились! — но пугать своими предположениями не стал.
— А иные странники не заходят никак, мимо норовят, на Енисей, — продолжала она. — На Ергаче и вовсе говорят, мол, в Полурадах никого нету, молодые записались и в нефтеразведку подались, а остальные примерли все от горя да болезни, в колодах лежат… Как с того света к ним заявилась, свят-свят, руками машут…
В позапрошлом году к Космачу приходил сонорецкий странствующий старец, тот самый Клестя-малой, который и сообщил, что три года тому благословил Углицких выйти в мир, после чего отец Вавилы Ириней Илиодорович взял жену, трех сыновей, вышел из скита и, отсидев всей семьей положенный срок в тюрьме, записался на другое имя (так делали все странники, уходя в мир: захочешь отыскать — не сыщешь, особенно если волосы подстригут и бороды сильно укоротят или вовсе сбреют), получил документы и подался в поселок нефтяников. Кроме младшего сына Гурия, который не стерпел унижений в лагере, убил какого-то обидчика, разоружил охрану и сбежал, все остальные теперь живут в Напасе и вроде довольны, что вышли из скита с малыми потерями.
— Так вы в Полурадах с Виринеей Анкудиновной вдвоем остались?
— В хоромине-то мы вдвоем, а так еще Маркуша Углицкий с женой, да Елизарий Углицкий со стариками, да Фрося-блаженная. Все кланяются тебе.
— Спаси Христос, Вавила… А родитель твой как? Братья, матушка?
— Батюшка землю буравит, и матушка с ним, и братья… Токмо с Гурием беда. Должно, Клестиан Алфеевич говорил…
— Говорил… Что, так и не объявился братец твой?
— Будто на Ловянке видели, зимовал. Ушел потом…
Гурий был поскребышем, любимым младшим братцем, которого Вавила вынянчила. Клестя-малой рассказывал, что когда Ириней уводил семью в мир, его силком оторвали от сестры, которая благословения его не получила — так не хотел расставаться, будто чувствовал, как сложится судьба.
Странников, нарушивших заповедь «не убий», совершивших смертный грех, называли заложными: мол, души антихристу заложили. Однако же их не чурались, хотя заживо отпевали и не впускали в скиты, они уподоблялись блаженным и бродили по Соляному Пути в одиночку, и если оседали, то селились в землянках поблизости от своих. Заложные были страстными молельниками и постниками, носили вериги и выполняли обязанности судей, судоисполнителей и палачей одновременно. Они ловили и казнили разбойных людей, зашедших на Тропу пограбить староверов, отбивались от казаков в прежние времена, а потом — от всевозможных начальников, уполномоченных и карательных отрядов. На пасху старообрядцы посылали стариков с пищей и дарами к отпетым, которые не христосовались, но задабривали их, как злых, но очень нужных духов. Среди молодых девушек на выданье существовала примета: если где на пути тебе встретился заложный, значит, точно в этом году жди сватов.