Космач вскипятил на плитке воду, засыпал пельмени, и когда вернулся, боярышня с детской непосредственностью играла гроздью винограда.
— А ты давно ли здесь живешь? — спросила невзначай.
— Седьмой год пошел…
— Значит, Наталья Сергеевна с тобой из города не пошла?
— Опять ты за свое, Вавила Иринеевна! — шутливо заругался он. — Я тебе много раз говорил, она мне не жена. Мы вместе работали.
Непонятно было, удовлетворил ее такой ответ или просто решила уйти от неприятного ему разговора.
— Росли бы у нас такие сладкие ягоды, — сказала с неожиданной грустью, рассматривая виноград. — А то все клюква да брусника, как ни морозь, все горько. И цветы такие не цветут… Все у тебя так красиво! Виноград какой, а маслины так и есть-то жалко.
Спохватилась, что много говорит пустого, достала и подала скомканную бумажку.
— Анкудин… С Красного Увала послал. Для лодки ему надо.
На клочке газеты была нарисована дейдвудная труба с редуктором от лодочного мотора «Вихрь».
— Ладно, куплю ему запчасть, — пообещал Космач. — Но с кем послать?
— Унесу, — бездумно обронила она.
— Знаешь, сколько эта штука весит?
Вавила промолчала, глядя в пол. От златотканого кокошника алое лицо ее золотилось и напоминало иконописный лик.
— И это ведь не один заказ. — Космач подталкивал ее к деловому разговору — отвлечь хотел и думал: может, хотя бы намеком обмолвится, что погнало ее в такую дорогу.
— Еще Филумен с Урмана кланяться велел и патронов просил. К винтовке. Триста в аккурат…
— Вот, еще шесть килограммов…
— Феофания Сорока тоже кланяется. Ей сковородку надо. Кто-то сказал, есть такие сковородки, к которым не пригорает. Но даром ей сковорода, на голову ослабла…
— Скажи-ка мне, боярышня… Сам Сорока письма с тобой не прислал?
— На словах велел передать… В Стрежевой старице бочки засмоленные утоплены. Да не поднять никак, замыло, и больно глубоко, до семи сажен будет. И еще есть бочки в Варварином озере, которые зимой со льда можно достать воротом, ежели летом нырнуть да веревки привязать. Ну и на Сон-реке возле Красного Яра. Токмо там известно что. — Она перекрестилась. — Мумы египетские, старцы покойные.
Сонорецкие старцы, жившие монастырским братством, хоронили своих умерших способом невиданным и, в представлении других старообрядцев, поганым и антихристовым: еще теплое тело покойного садили в бочку и заливали свежим, а если зимой, то разогретым медом. Через три дня мед сливали в специальную яму и закапывали, а мертвеца заливали новым. Таких операций производили до восьми, в зависимости от роста и полноты, постепенно превращая тело в мумию. После чего бочку наполняли в последний раз, закупоривали, засмаливали в несколько слоев, обматывая холстом, и погружали на дно реки в самом глубоком и тайном месте.
А говорили так: когда на земле наступит такое время, что и Сон-река высохнет, то старцы встанут. И горе тому, кто поднимет хоть одну бочку со дна и выпустит муму раньше срока.
— А еще Адриан Филатович просил… Бусы янтарные.
— Это зачем ему бусы?
— Дочка у него, младшая, зобом заболела. Сказали, будто помогает.
— Что же не сведет к сонорецким старцам? Полечили бы…
— Говорит, они птицам молятся да солнышку кланяются. Еретики и бесермене…
— Ты же знаешь, это не так.
— Да знаю…
Она снова осеклась, случайно выболтав сокровенное.
— И бусы найдем… Ну а сколько времени шла-то? — осторожно спросил Космач.
— А на Федора Стратилата побежала, так получается, двадцать девять дней. Три пары лыж исшоркала до Северного. Не ходом шла, отдыхала. Зимовья по тропе еще стоят, хоть и неказистые, да не порушились. Натоплю камелек, нагрею воды, вымоюсь вся да и сплю себе… Две ночи лишь в снегу ночевала, какие-то люди избушки заняли, следы видела. Должно, охотники иль беглые. Это уж возле Аргабача…
— Неужели и в Аргабаче странников не принимают?
— Как не принимают? — изумилась Вавила. — Там есть наши. Правда, многие в бегах. Я и в баньке напарилась уж по настоящему, и на перинке поспала. Авксентий Зыков сам вызывался, заодно, говорит, и Юрия Николаевича повидаю… Да что уж я, триста верст не пробегу до Северного, коли больше пробежала? Там у них заветный камень стоит, Клестианом Алфеевичем намеленный. Так я забралась на него, помолилась о дороге, путь мне и открылся. Другие лыжи взяла и так ходко пошла, что за седьмицу прискочила. Снег добрый был, не теплел, так я раз толкнусь и будто на крыльях!..