В этот день у него действительно был день рождения. Он меня не обманул.
Первые наши дни дома были полны счастливыми, радостными хлопотами. Лаврентий сразу же и накрепко оседлал свою коляску, вспоминая о порядком опостылевшей ему кровати лишь поздним вечером.
Вскоре в подъезде ему оборудовали съезд, и Лаврентий, сначала с моей помощью, но очень скоро и самостоятельно, стал выбираться на улицу.
Однажды, придя с работы, я встретила его возле подъезда.
— Давай прогуляемся по Набережной, — предложил он. — Нагуляем аппетит, заодно побеседуем.
Накрапывал мелкий дождь, но Лаврентий был одет в теплую куртку, а у меня был зонт, и я согласилась.
— А о чем же нам нужно поговорить? — спросила я, идя с ним рядом и стараясь хоть отчасти прикрывать его зонтом.
— О достаточно серьезных вещах.
Тон его был и вправду достаточно серьезен.
— Тебе не кажется, что наши отношения следует оформить надлежащим образом? Жить в грехе, конечно, сладко, но нехорошо, — продолжил он, не изменяя своей серьезности. — Инициативу оформления официальной регистрации я предоставляю тебе. Я же был сегодня в церкви.
— Где ты был? — невольно перебила я.
— В нашем близлежащем Покровском соборе. Не надо округлять глаза, они у тебя и без того достаточно круглые. Тут не больше километра, ерунда. Я разговаривал с отцом Наумом.
— О чем?
— О нашем венчании, о том, как это наиболее удобно и благоприятно сделать. Мы договорились с ним на субботу через полторы недели. Это вроде как подходящий срок и для него, и для нас, и вообще… Так что тебе следует подумать о наряде.
Он помолчал, нервно покачивая рычагами коляски, видно, ждал, что отвечу я. Но я покуда не знала, что ответить.
— И не только о своем наряде, — первым нарушил он паузу. — Но и о моем, не в спортивном же костюме ехать мне к алтарю. Нужно что-то почистить, погладить.
А я в тот момент почему-то думала о том, что Лаврентий очень быстро привык не только к своей коляске, но и к обозначению своего передвижения. Он не сказал — идти к алтарю, он сказал — ехать… Неужели он отсек в себе последние надежды на то, что когда-нибудь сможет исцелиться, подняться на ноги?
В церковь через полторы недели мы отправились вчетвером. Нас с Лаврентием сопровождала милая семейная пара, одни из многочисленных друзей Лаврентия.
Ему шли строгий костюм и галстук. Лицо его было одухотворенно и спокойно. Я же почти не слышала слов батюшки, мне отчего-то хотелось плакать. И все мои силы и мысли ушли на то, чтобы оставить в себе, скрыть слезы на подступах к глазам. Я не хотела расстраивать Лаврентия, боясь, что он как-то не так поймет эти мои эмоции.
Люди в храме и подле него встречали и провожали нас заинтересованными, любопытными взглядами. Как видно, венчающийся инвалид был для них в большую диковинку.
Дома у нас, в отличие от церкви, собралось достаточно много народу, было по-настоящему шумно и весело. Было много прекрасных и, вероятно, весьма дорогих в это время цветов. Было в избытке искренних поздравлений и столько добрых пожеланий, что не оставалось ни малейшего сомнения в их самом скором воплощении в жизнь.
Лаврентий был, как всегда и даже более, хорош и остроумен, по-настоящему радуясь роли радушного, хлебосольного хозяина. И я, сидя рядом с ним, почувствовала себя его женой…
Но свадьба наша закончилась, а дальше, исподволь и почти незаметно, как наступление ползучей плесени, началось то, о чем я не хотела бы теперь вспоминать, тем более рассказывать. Но совершенно очевидно, что любое умолчание в нашей истории, даже самое незначительное, лишит ее изначального истинного смысла, всякой достоверности.
Нет, все случилось не в один день. Еще долго мы были искренне счастливы, а затем еще дольше пытались таковыми быть…
Длительное пребывание в больнице практически истощило невеликие финансовые запасы Лаврентия. Свадьба и неразумно дорогие, на мой взгляд, подарки мне фактически подвели черту под всеми сбережениями, под всем, что Лаврентий заработал прежде.
— Перестань суетиться, — успокаивал он меня. — Ты же видишь, сколько у меня друзей и какие это люди. В самое ближайшее время у меня будут нормальные заработки.
Хотя суетился скорее он сам, и слова его, по большому счету, были обращены к себе самому. Он беспрестанно сидел у телефона, обговаривал с кем-то всевозможные варианты постоянной работы или каких-то временных заработков.
— Ну вот видишь, — говорил он мне после очередного звонка. — Практически все устроено, осталось уточнить формальности.