Итак, начиная со странных и холодящих историй Альфреда Хичкока, мы намерены представить вам лучшие и прежде запретные книги зарубежных писателей, мастеров ужаса и загадки, а также забытые и неизвестные фантазии русских авторов.
Смысл не в пропаганде жестокости, в какой бы форме это ни подавалось, а в свободном наслаждении причудливыми изгибами воображения и исследовании таинственной природы человеческих желаний и поступков. То, что вы прочтёте здесь, бывает, но пусть не повторяется иначе чем на страницах книги.
Сабаста
(Избранные главы)
Белле Матвеевой
Когда из-под кромки льда сгорает спирт, видишь пастбища и города, купола и реки, людей или статуи – но картина такая же невнятная, как неподвластные им речи, ни вообще именам.
…
Встреча, какой быть, угадана. Что увидишь, то и сбывается
в случай, где я или нет, неизвестно,
ещё слепая до времени. Вид бухты зноя и страстных лиц,
и странных, на склоне солнца, благо-
приятный прогулкам о воскресении, о скрытой гибели в свиданиях со
спутницей трепещущего тела, при свете мнимых отпечатлений памяти
звезда, истлевшая в горизонте
белёсой, как лень, накипи. Катер, рассекающий волны, безвольно
любезный сердцу мотор?
Сначала, я и бледная женщина на постели были одно лицо. Помню, я и <она> по вечерам замирала и брала меня под руку, а потом исчезала за поворотом. Прикосновение, о котором я думаю, ни истома, ни по привычке что-то мешало её рассмотреть, будто моё лицо было труп. Я клялась ей в любви к себе. Но после нахожу её на постели и удивляюсь: как это? значит, я забуду своё тело, только узнав её
возвращенное быть мной (ты помнишь, мы шли по проспекту, разглядывая базар? Я подобрала перчатку, и мне подошла. Ты раскрываешь книжку, я вижу карту в изображении: лицо, скрытое сетью улиц. Я обернулась и вспомнила, что брожу, одна, по блошивнику, всматриваясь в прохожих). Звезда, тлеющая в горизонте.
Так,
Обожаемый Ангел случается символом
при удачной картине домов и парка. Корейская принцесса кофе
играла марш пустыни Гоби, хрусталь по воздуху
медовых чашечек благоухание. Слепой,
идёшь, пока, на побережье среди голоса…
Я прохожу по парку, вглядываясь.
Дети будут смеяться, как я влюбилась в себя.
Однако в памяти я представляю всё, и даже твою слабую жилку в излучине у груди. Ты совсем не похожа, но потому моего слабого тела и не было бы, не вспоминай я о нашей встрече.
Где я? твой след вокруг
восковой шёпот окна, ширма шёлка – пара покинутых туфель. Круг комнаты. То, что исчезло в теле, останется. Вместо лица (вороний шорох огня, твои скулы сквозили песком наречия) ты не скажешь меня. Кто я
(скажи меня, повтори, как сказала ему
—
Луна стоит сильно и высоко. Жабы из камня
сурьма в плеске: прелестный лик омута
взгляд луны, летучей по зеркалу озера (это было прикосновение. Природа не больше, чем ты есть. Мы, казалось, в одном теле: найди отражение и соответствие. Мыши, жаворонки на закате воды, в паутине. Часовой луч пруда. Чёрная, когда я ныряю, морока рукам тлеет в холоде
скользкая тишина лангуста. Не рак, женщина чешуёй многих сосцов, узкий зрак совиного глаза. Дерево. Гладкий, белый и бородатый, прыгал с саблей по берегу. Из-за дуба другой с воплем всадил ему редьку в задницу. Тот упал.
Как истошные псы, выли, уставив косматые морды.
Игорный круг стола поднял ладони.
И гаер, размалёванный под тебя, крался в пляс. Зал, до люстры, был разрисован, по-индийски, змеиным орнаментом совокупления: север и юг, части света, аллегории и двенадцать созвездий для порядка системы. Соответственно, публика. Дюжий мужик, негр, и накрашенный юноша, обнявшись, квакали, шагая «лошадкой». Сова сорвалась и летела
в чёрной глади воды узнала её: это
—
я? голос был так отчётлив: