- Прости меня…
- Я знаю, что теперь вы плачете не от страха. Я вас прощаю.
Мистер Гендельман обнял Эвана и зарыдал еще громче. Безумие, о котором говорил бывший товарищ Роберта, окутало восточное побережье, омываемое кровью.
Разбитое окно впускало в дом неистовый гул беспощадного зимнего ветра. Снежная стена разделяла на одиночества сотни обителей Льюистона, срывая атмосферу единения с умиротворенных крыш.
Входная дверь распахнулась от удара.
На полусогнутых ногах в сторону кабинета направилась группа захвата.
Эван вытащил нож и занес его над спиной Роберта.
Агенты кричали, приказывали бросить оружие, их голоса растворялись в “Лакримозе” Вольфганга Амадея Моцарта. Но Эйс аккуратно провел лезвием в области ключицы мистера Гендельмана, вынудив группу захвата открыть огонь…
Выстрел. И Эван почувствовал, каково это - быть уязвимым.
Выстрел. И сердце взвинтило обороты.
Выстрел. И ничего не стало.
Сумерки приняли в свои объятия уставшего гения. Что бы вокруг ни происходило, какое бы несчастье ни приносило с собой время, Эйс поднимал глаза к небу и радовался сиянию первой звезды. Далекого маяка. Вечного источника света, который, казалось, никогда не иссякнет…
25 января, 1974 год. Лондон
Неприветливое лондонское утро, окутавшее тяжелым туманом педантичные улицы столицы, казалось сущим пустяком в сравнении с бостонским погодным коллапсом.
Аннет не могла привыкнуть к тому, что ее окружает. Другие люди, иная атмосфера.
Лали каждое утро уходил из дома на пробежку, а по ночам он плакал. Девушка пыталась успокоить мальчика, говорила, что Эван вряд ли одобрил бы такое поведение. Но: “Миссис Лоутон, учителя больше нет. Даже если он жив, нет никаких гарантий, что он связался бы с нами. Просто потому что все это затевалось ради нашего спасения”.
Аннет и сама без особого желания заводила эти разговоры. Воспоминания об Эване нередко заканчивались упаковкой антидепрессантов или вызовом скорой.
Может быть, Аннет не хватало материнских навыков. С тех пор, как они перебрались в Лондон, общение с Эулалио потеряло былое тепло, пропал трепет в отношении друг друга - людей, которых объединял Эйс.
Но каждый из них понимал - нужно жить дальше. Тем более Эван сделал все возможное, чтобы их существование оказалось простым и беззаботным. “Предсказуемое бытие. Скоро люди будут даже умирать по расписанию”. Так он говорил во время одной из многочисленных бесед.
В тот злополучный день, десятого января, в Льюистоне, Эйс положил кое-что в карман девушки. Конечно, Аннет не сразу заметила листок, оставленный учителем. Но когда она прочла послание, которое больше напоминало инструкцию, сомнения отступили - Эван любил ее. Иначе он просто не сделал бы то, что сделал.
На листке, все тем же изумительным почерком, было написано:
— Лондон. Уорфилд Стрит 12.
— Ключи и документы в доме No.11. Спросить мистера Симэна.
— 24 января тебе нужно явиться в отделение банка Suisse. Назовешь мое имя и передашь документы.
И не забывай: “Electa una via, non datur recursus ad alteram - избравшему один путь, не разрешается пойти по другому”.
Аннет хранила это послание в ящичке прикроватной тумбы. Девушка чувствовала аромат Эвана, когда ложилась в постель.
Он снился ей, но во снах Эйс был спокоен, учтив. Обнимал ее так, как он сделал это впервые в особняке на Савин Хилл Авеню. Аннет казалось, что проще будет не спать, нежели каждую ночь переживать встречи с Эваном.
Время приближалось к полудню. Девушка направилась в кухню, чтобы приготовить обед, Лали по-прежнему не вернулся с пробежки. Чтобы разбавить тишину, Аннет включила телевизор.
“Волна протестов захлестнула Соединенные Штаты Америки. Десятки тысяч студентов отказываются посещать занятия и добиваются суда над сотрудниками Федерального Бюро Расследований, причастных к деятельности контрразведывательной программы “КОИНТЕЛПРО”.
Бурная реакция последовала сразу после сообщения о том, что Бюро удалось ликвидировать так называемого “номера один” - Эвана “Эйса” Спилнера. Но никакой конкретной информации об этом случае еще не поступало. Известно лишь, что “Эйс” являлся инициатором распространения сведений о секретной программе Бюро, которая, напомним, “направлена на использование самых различных незаконных, преступных методов для дискредитации, нанесения морального, материального ущерба, а порой — и физического уничтожения честных, свободомыслящих американцев”.
Массовые беспорядки вынудили правительство отправить на улицы тысячи солдат и сотни единиц бронетехники во избежание, по словам директора ФБР Кларенса Келли, гражданской войны.
Мирные жители оказываются вовлеченным в антиправительственное движение. Каждый день демонстративно сжигаются флаги Соединенных Штатов, столкновения патрульных с разъяренными студентами заканчиваются массовыми арестами. Страна погрузилась в затяжную депрессию, выхода из которой пока не предвидится”.
Бюро. Удалось. Ликвидировать. Эвана. “Эйса”. Спилнера. Каждое слово жалило в самое сердце. Аннет села, чтобы не потерять равновесие, голова кружилась, внутри набухал огромный ком, которой в любой момент мог подтолкнуть девушку к пропасти.
Она знала, какими методами добиваются поставленных целей в Бюро, их умение лгать не вызывало сомнений. И знала, что Эван не мог сдаться без боя. Но мысль, которую Аннет постоянно убивала таблетками, вернулась. Эйс мог решить все проблемы самым логичным путем. Умереть.
Чтобы ей и Эулалио больше ничего не угрожало.
Чтобы подтолкнуть этих студентов к сопротивлению.
Чтобы вернуть миру здравомыслие.
Возможно, его решение противоречило желаниям девушки. Но тот перфекционизм, о котором неустанно твердил Эван, требовал жертв. Пусть даже жертвой должен был стать сам учитель.
Ниспадающие горькие слезы говорили о том, что Аннет сломалась.
Никакие оправдания не могли заставить ее думать о будущем, когда даже надежда на встречу с Эваном растворилась в завихрениях безудержной печали.
Девушка подошла к окну и посмотрела на небо.
“Где бы вы ни были, Аннет, вы всегда сможете поднять глаза и увидеть небо. И вы везде будете чувствовать себя, как дома…”
Но что есть дом без любви?
25 января, 1974 год. Сидней
“В потоке дней и лет, чаруя, пусть он бодрит мечты мои, и в смертный час отдам ему я последний, нежный взор любви. Нет смысла, моя дорогая, уточнять, что эти строки принадлежат Лорду Байрону, горячо обожаемому вашим покорным слугой.
Я знаю вас, и рискну предположить, что вы либо тонете в своем снедающем унынии, либо, выбиваясь из сил, превозмогая всепоглощающую боль, стараетесь не думать о моей кончине, которую приписали мне глупцы из СиБиЭс, пошедшие на поводу очередной низкой лжи Федерального Бюро.
Я был мертв. Но теперь это не имеет значения.
Вы будете удивлены, узнав, что в этом мире еще остался свет. Явление прекрасного не утратило былой актуальности, потому к письму прилагаю пейзаж, исполненный мною буквально вчера.
И я хочу, чтобы вы знали: эстетическая нота одиночества не менее интересна и загадочна, чем, скажем, любое из полотен Босха. Вы должны научиться извлекать пользу из уединения, которым полнится отныне ваше существование. Не стремитесь вклиниться в поток вскипающий жизненной энергии. Отстройте каждую струну вашей эмоциональной составляющей так, чтобы она играла прекраснее симфоний, которые вам довелось услышать в стенах особняка вашего покорного слуги. Только тогда вы поймете, насколько близки к просветлению. Шум города, ханжеские речи - все это отдаляет нас от понимания истины. От спасения, притаившегося за каскадом горестей, пытавшихся надломить нас.
С невозможной любовью, Эван…