Короткие наши юбочки задирались на грудь.
Старые качели отчаянно скрипели.
Песок под ногами улетал вниз и назад и его место занимало звенящее в августовском мрении коричневатое московское небо… воздух сек и ласкал щеки… мир качался, качался, качался.
…
Между качелями и домом росли липы. Высотой с наш дом. Под одной из них, в тени, рядом с изрезанным ножом стволом, стоял мужчина. В длинном, темно-бежевом плаще, наброшенном на плечи, но запахнутом. Поначалу я его и не заметила. Потом заметила, но как-то не восприняла… а он пристально смотрел на нас… переводил воспаленный взгляд с одной на другую… пожирал глазами наши ручки, грудки, ножки, обнажающиеся в движении до трусиков. Да, он пялился на нас и делал что-то рукой под плащом… тогда я и понятия не имела, что.
Все эти взрослые слова иностранные «эксгибиционизм», «онанизм», «мастурбация» и доморощенное «рукоблудие» были маленьким московским девочкам середины шестидесятых неизвестны. Честно говоря, я в свои восемь лет даже не знала, что мужчины имеют член, а короткое грубое матерное слово — воспринимала как некую абстракцию, несколько даже космического характера (как бы — Марс), так же как и длинное неприличное женское слово. Только в главном русском непечатном глаголе мерещилось мне какое-то содержание… неприятное… садистское. Вроде — бил твою мать.
Да, слова в моем лексиконе не было, но процесс, описываемый этим словом, происходил на моих глазах. Возбудившись от вида наших мелькающих перед ним голых ножек и дополнительно возбудив себя механически, мужчина в плаще заметил мой недоуменный взгляд смущенной нимфетки… и это, по-видимому, разожгло его и заставило сделать несколько шагов в сторону качелей и резко распахнуть плащ. Под плащом он был голый. Поневоле я взглянула туда.
Пах мужчины зарос курчавыми рыжими волосами. Его член, показавшийся мне похожим на мягкую игрушечную пушку, выстреливал в мою сторону белыми струйками. Я отвела глаза. Краем глаза увидела, что Светлана уверенно соскочила с качелей и побежала к нашему подъезду. Ирма же продолжала качаться и, казалось, вовсе не замечала навязчивой фигуры, похожей на дергающуюся летучую мышь. Потом выяснилось, что так оно и было — Ирма была страшно близорука, но стеснялась этого и не носила на улице очки.
После разрядки, мужчина серьёзно посмотрел на меня своими зелеными глазами, усмехнулся чему-то, запахнулся и покинул наш двор.
Да, Антоша, забыла упомянуть важную подробность. Метрах в трехстах от нашего дома, на улице Ферсмана, тогда работала — «Березка». Помните, что это были за магазины? Да, да, валютные, для номенклатуры. На витрине ее ничего не было, кроме длиннющей розовой гирлянды на фоне панорамной фотографии Москвы, которая глупо мигала. Я так внутри и не побывала до самого отъезда из СССР. Не было у нас валюты. Рядом с «Березкой» дежурили милиционеры.
Так вот, мужчина в плаще покинул наш двор, а потом, минут через пять, я вдруг услышала милицейский свист, отчаянные крики и топот. Затем все стихло. Я пошла домой и заперлась там на цепочку. Мать пришла через два часа, не смогла войти и кричала на меня. Только мы сели обедать… позвонила милиция. Милиционеры расспрашивали меня о мужчине в плаще, а я как могла описала его и то, что видела…
Оказывается, неудачливого эксгибициониста арестовали метрах в ста от нашего дома. Светлана была к тому, что произошло на наших глазах, подготовлена. Она пришла домой и тут же позвонила матери, работавшей в Министерстве иностранных дел. Та — в милицию. Милиция оказывается на этого человека давно охотилась. Они по рации уведомили своих людей у — «Березки» и те подкатили на мотоцикле, а наш плащ на свою беду зашел в молочный, в котором глазурованные сырки продавались, полакомиться хотел после оргазма, понимаю… Ну, его и сцапали.
Но это все не важно. Меня этот человек не испугал, испугала меня милиция и моя нервная мамочка, царство ей небесное, устроившая вечером жестокую истерику и говорившая со мной так, как будто я была в чем-то виновата… меня эксгибиционист поразил, озадачил… и совратил.