Дэнни даже распрямил спину.
— И в самом деле, чего это я? Какой же я плохой отец, если захотел умереть и бросить своих малышей совсем одних! Никогда не прощу себе этого. Спасибо тебе. Я уже готов был сдаться.
— Тебе нужно найти какое-то занятие, которое отвлекало бы тебя от мыслей. И я даже знаю, какое.
— И какое же?
— Я ухаживаю за Глэйдом, Мэган за Рождером, а вот за Эшби и Нэдом ухаживает Майки. И ты мог бы ему помочь. Уход за такими тяжелоранеными занимает много времени и сил, и я уверен, что это поможет тебе справиться с собой и вернуться к жизни.
— Пожалуй, ты прав. Только я боюсь, что они будут наоборот напоминанием о том, что Пол мог бы быть среди них — раненый, но живой.
— Если будет больнее — тебя никто не заставляет. Просто попробуй. А вообще, когда у тебя на руках человек, харкающий кровью и изнемогающий от боли, ты не можешь ни о чём другом думать. Я ведь не только за Глэйдом присматриваю, но и за Нэдом иногда, и мне жалко его не меньше, чем мужа. Тут дело не в том, что один из них — мой альфа, а второй — посторонний, которого я и знать не знал раньше. Просто когда видишь человека в таком состоянии, забываешь о себе, забываешь обо всём и испытываешь только жалость. Попробуй, вдруг тебе поможет. Да и им будет легче справляться с болью. Вы просто поможете друг другу.
— Хорошо, я попробую. Это ты здорово придумал. Пойдём тогда прямо сейчас? Мне нужно сразу заняться делом, чтобы у меня не появилось время на то, чтобы передумать. Пойдём.
— А дети?
— Они сейчас в школе, Мэган отвёл их утром. У меня есть пара часов до их возвращения.
Мы спустились в больницу, я отвел Дэнни к Нэду, которому пока было хуже всех, и оставил их одних, а сам направился к Глэйду. Он спал, и я присел тихонько рядом с ним, не касаясь его, только вглядываясь в его лицо. То, что он красивый, я заметил сразу, ещё тогда, когда увидел его впервые. Я боялся и ненавидел его, но уже тогда мне было ясно, что Дюк с ним и рядом не стоял. Он намного выше и гораздо лучше сложён, его мускулатура развита не в пример лучше, чем у Дюка. Выражение его лица, всегда немного ироничное, придаёт ему какую-то изюминку, тонкие губы, часто скривлённые насмешкой, чёрные глаза, всегда смотрящие с весёлой ноткой сарказма, его едкие шуточки и наглые замашки — всё это, безусловно, мне нравится. Он совсем не такой, как растяпа Дюк, который не умеет ни остроумно пошутить, ни рассердиться так, чтобы у меня коленки подгибались от страха, ни трахнуть меня так, чтобы я тут же вырубился без сил. А Глэйд вот умеет. Одним словом, Дюк не выдерживает такой конкуренции и я не понимаю, как вообще когда-то мог жить с таким, как он, да ещё и думать, что на лучшее рассчитывать я не могу. А вот оно, моё лучшее — лысое, нахальное, немного сумасшедшее и порой ведущее себя, как глупый подросток. Да ещё и подарившее мне ребёнка, на что этот мешок с мукой не мог решиться целых пять лет — и подумать-то смешно.
Глэйд беспокойно шевельнулся на постели и сжал кулаки, чем отвлёк меня от нежных и, откровенно говоря, восторженных мыслей на его счёт. Он просыпался, и я обхватил ладонями его большой кулак, в который мой крошечный кулачок, наверное, поместился бы целиком. Его глаза приоткрылись, и, увидев меня, он сразу же улыбнулся, хоть и слабо.
— Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, хреново, — ну, нормального ответа я от него и не ожидал.
— Надо позвать врача? Хочешь обезболивающее?
— Нет, не стоит. Надо как-то самому уже с этим справляться, сколько можно сидеть на лекарствах? Так у меня никогда болеть не перестанет.
— Ну да, ты прав. Тебе всё ещё нельзя есть?
— Можно, но я не буду. С капельницей проблем меньше. Это наименее болезненно и энергозатратно.
— Ну ладно, как хочешь.
Мы помолчали несколько минут.
— И долго ты тут сидел?
— Ну, минут двадцать где-то.
Он кивнул и легко улыбнулся — не насмешливо, а как-то нежно. Конечно, ему же приятно, что я был тут с ним, что я переживаю за него. Он лениво прикрыл глаза.
— А как ты-то? Прости, что заставил тебя поволноваться.
— Ничего себе, поволноваться! Да я тут чуть с ума не сошёл! Я так испугался, когда меня разбудили ночью и сказали, что вы, придурки, сунулись в пустыню впятером. Я думал, что ты умер!
— Прости. Я не думал, что всё так закончится. Я не думал, что это может стоить жизни кому-то из нас. А теперь Дэнни всю жизнь будет несчастным из-за меня.
— Ещё пара миллиметров, и несчастным всю жизнь был бы я, дебила ты кусок!
Он замер и ошеломлённо посмотрел на меня. Кажется, он даже забыл дышать, осмысливая мои слова.
— Что ты сказал? — он не произнёс это, а почти беззвучно выдохнул, и я бы не понял его, если бы не видел движения его губ.
— Я сказал, что ты подверг себя опасности, совершенно не подумав обо мне. Эгоист! Тиран! Ненавижу тебя!
Я ругал его, на чём свет стоит, а его улыбка становилась всё шире и счастливее. Я всё кричал и кричал на него, пока он не взял меня за руку. Я замер и как в замедленной съёмке наблюдал, как он подносит мою ладонь к своему лицу и прижимается к ней губами. Целуя мою руку, он неотрывно смотрел мне в глаза, а потом провёл моей ладонью по своей щеке и блаженно прикрыл глаза. Его руки опустились, а моя так и осталась на его щеке, нежно поглаживая. Он выглядел таким счастливым и довольным, что мне стало стыдно за свою вспышку обиды и злости. Я опустился перед его койкой на колени и склонился к его лицу, мягко прикасаясь губами к его пересохшим губам.
— Прости меня, я не должен был кричать… Просто я так испугался за тебя, мне было так страшно. Ну что бы я без тебя делал, а? Ну как бы я без тебя?
Он ничего не отвечал, только прижимался тёплыми сухими губами к моим, не давая мне толком говорить, и счастливо улыбался. Ну я же говорю — глупый мальчишка, как есть. Любит меня… Любит, я же вижу. Он тянулся за моей лаской, как ребёнок, и я с радостью дарил ему всю ту нежность, которая накопилась в моей душе. Я целовал его осторожно и трепетно, не возбуждающе, просто приятно, гладил по рукам, по голове, а он прямо млел и растекался лужицей, жмурясь, как кот и не желая отпустить меня от себя. Именно в таком положении и застал нас вошедший Майки. Он кашлянул, чтобы дать знать о своём присутствии, и мы нехотя отлипли друг от друга, глупо улыбаясь, как влюблённые подростки. Друг улыбнулся загадочной улыбкой Моны Лизы, когда увидел нас в такой красноречивой ситуации.
— Ой, ребята, помешал вам, извините. Я вот спросить тебя пришёл: как это ты Дэнни вытянул из его квартиры да ещё и сюда завлёк? Колдуешь, что ли, а?
— Да нет, — я, всё ещё смущённый и взволнованный, уселся на стул рядом с постелью мужа, — я просто сказал ему, что ему должно быть стыдно так отдаляться от детей, что ему надо вернуться к жизни, а лучший способ — поухаживать за кем-то. Вот уж что занимает много времени и мыслей.
— Браво, милый, — друг улыбнулся мне, — теперь за Дэнни можно не переживать. А то… ну, ты знаешь, чего мы все боялись.
— Да уж знаю.
— Позовите его сюда, — прошелестел Глэйд, — мне нужно с ним поговорить.
Майки вышел, и через пять минут вернулся с Дэнни, с которым за эти полчаса произошли разительные перемены. Его лицо было хмуро и сосредоточено, не осталось и следа отрешённости, кожа приобрела нормальный оттенок, и теперь он не был похож на бледный труп. В его руках висел лохмотьями окровавленный бинт, и он оглянулся, чтобы посмотреть, куда можно его отложить.
— Да, Глэйд, ты звал меня? — он кинул бинт на стул и подошёл к постели альфы.
— Садись, — Глэйд похлопал ладонью по краешку своей кровати, и блондин покорно уселся на указанное место. — Я должен извиниться перед тобой за то, что я, а не Пол лежу сейчас перед тобой. Это мне, как зачинщику безумства, следовало бы умереть, но вот, я жив — и мне за это стыдно. Ты простишь меня?
— А я и не сердился. То, что дураки вы все, если решились на такой безумный поступок, никому даже не сказав, это и так понятно. А Пол-то не умнее вашего. Я уже Нэду сказал всё, что о вас всех думаю. Пол мог бы проявить хоть чуточку здравого смысла, уговорить тебя взять побольше людей, оружие посильнее, да переночевать в Шеридане, в конце концов. Так что не вини себя. Вы поступили глупо, но смело, и мне не за что тебя винить. И его тоже. Он погиб, защищая свой дом, защищая меня и наших детей, и это достойно звания героя. Мне ужасно больно и тяжело, но то, что произошло уже не изменить. Твоя совесть чиста и перед ним и передо мной. Отдыхай. Тебе, кстати, надо делать перевязку. Хочешь, я сделаю?