— Да, мутанты предпочитают есть пищу, приготовленную искусственно, из биомассы, какого-то сырья — я не вдавался в подробности — и эта штука совершенно не содержит в себе радиации. А под словом «мы» я подразумевал живущих здесь людей. Омег, то есть. Мы, как и ты, отказались есть эту белую гадость, и наши мужья разрешили нам разводить некоторые растения. Тут это, конечно, трудно, здесь нет ни нормальной земли, ни солнечного света, но землю нам добыли оттуда, сверху, а солнечный свет мы заменяем специальными лампами.
— Ты что, тут не один? Есть ещё омеги?
— Конечно, и все наши, из Шеридана. Нас тут около пятидесяти, самого разного возраста. Есть совсем старички, отцы тех мутантов, которые уже и сами имеют детей. Многих ты знаешь — тут Шерри, Джейк, Дэнни, Лэсли, Мэйс. Они все оказались тут в ближайшие десять лет. Есть ещё Альвин, Энди, Ник и Эммет. Они пропали, когда мы были маленькими, помнишь?
— Подожди, а зачем они здесь? Почему мутанты не могут жениться на своих омегах?
— К сожалению, омеги здесь почти не рождаются. Мой Арчи — первый омега, родившийся тут за двадцать лет. До него Мэган — он твой ровесник. Больше нет никого.
— Но почему?
— Никто не знает. У Первичных мутантов из Буффало тоже своих омег не было. А теперь там вообще никого нет. Наши около десяти лет назад зачистили город. Эта ветвь эволюции, а я бы сказал — деградации, уничтожена подчистую. Остался один единственный. Они зовут его Боб. Он что-то типа подопытной крысы. Наши учёные исследуют его, содержат в охраняемом помещении, кормят. Он достаточно молодой по нашим понятиям, но они долго не живут. Думаю, лет через пять-десять он умрёт.
— А сколько ему?
— Пятнадцать или шестнадцать. Для их вида это вполне взрослая особь.
— И что, на него можно посмотреть?
— Не уверен, что это хорошая идея. Он ужасный. Я после него долго кошмарами мучился. Да и жалко его. Знаешь, он же понимает, что он — пленник. Наши, может быть, во время экспериментов делают ему больно. Я не знаю. Но он, при всём своём отталкивающем уродстве выглядит таким несчастным и одиноким, что иногда хочется просто поговорить с ним. Он умеет разговаривать. То есть, с ним нельзя вести беседу о Сикстинской Капелле, но поговорить о чём-то простом — можно. Если он и говорит что-то, то только то, что ему больно, или грустно, или холодно. Жалуется, короче. Чувствует, что я сопереживаю ему.
— Ты так часто его видишь?
— Я кормлю его. Никто особо не хотел заниматься его содержанием. Как откачивать у него тонну крови и костного вещества — так они первые. А как накормить — ну, это ниже их достоинства, они же альфы, пусть омеги об этом пекутся. А омеги боятся. До меня его кормил Мэган, а теперь — я. Я всё время с ним говорю. Спрашиваю, как у него дела. Ужасно жалко его. Я знаю, что стоит мне зайти в клетку, как он съест меня и кусочка не оставит. Но говорить снаружи совершенно безопасно. Поведением он напоминает дикое животное. Пока он беззащитен, он тянется к моей ласке. А если только я попадусь ему в лапы — он меня убьёт. Их вид не знает, что такое привязанность, жалость, благодарность.
— То есть, ты не отведёшь меня посмотреть на него?
— Ну, если ты правда хочешь — отведу. Но только потом не жалуйся.
— Слушай, а ведь если здесь есть телевизор, свет, всякие электрические штуки — наверное, и связь с другими жилыми местами тоже должна быть?
— Да, мы поддерживаем связь с мутантами по всему миру. То есть, там, где они есть.
— А где есть?
— В бывшей Канаде есть, в Африке, в Китае и России. Всё, кажется. С Австралией связи нет. А там, где есть мутанты, есть и люди. И везде населённые пункты находятся подальше от берегов Мирового Океана. Правда, насколько я знаю, там хуже — Вторичные живут вперемежку с людьми, Первичных никто не истреблял, только кое-где. Опасно там жить. Да и у нас тоже, наверху, то есть. В Буффало-то никого нет, но это же была не единственная колония. Но здесь, в Нижнем, бояться нечего — охрана на всех ярусах и въездах, патрули, ночные дежурства. Безопасно. Не хотел бы я жить наверху, если честно. Там всё время нужно чего-то бояться, а здесь нет.
— Потрясающе… — я пропустил его рассуждения о безопасности мимо ушей — меня волновала только связь с другими населёнными пунктами. — Слушай, от тебя столько нового можно узнать! Был какой-то ещё вопрос… А, вспомнил: как вы так быстро научились выращивать и перерабатывать чайные кусты?
— Ничего не быстро, плантации тут уже есть много десятков лет. Я просто присоединился к выращиванию, — он улыбнулся. — Слушай, а давай сходим к другим омегам? Многие будут рады тебя видеть.
— Давай не сейчас, ладно? Может, завтра. Я должен немного прийти в себя от количества информации.
Я не успел закончить фразу, как дверь отъехала, и в ней нарисовался рыжий Джер с Арчи на руках. Малыш хныкал и капризничал, и альфа поспешил передать его Майки. Тот бережно прижал сына к себе и тихонько заворковал с ним, успокаивая и баюкая. Арчи очень быстро заснул в ласковых отцовских руках, и когда его глазки закрылись, его стало совершенно невозможно отличить от обычного человека. Майки отнёс его в соседнюю комнату и уложил в кроватку.
Вернувшись, он налил мне ещё чаю, и мы проболтали с ним до самого вечера. О том, что уже наступил вечер, можно было судить только по небольшому табло с цифрами, которое Майки назвал электронными часами.
Наговорившись с другом, я вернулся в квартиру Глэйда. Это тоже Майки так её назвал — квартира. Он объяснил, чем она отличается от дома, рассказал мне об устройстве города, о том, что он состоит из нескольких ярусов, которые уходят достаточно глубоко под землю, о том, что на нижних ярусах находятся только заводы и лаборатории, а на верхних — жилые помещения. Я узнал от него так много, столько всего интересного, но вопросов в моей голове меньше не стало, а наоборот, даже больше. Я ушёл от него поздно, вернулся в квартиру, где застал Глэйда. Он невозмутимо валялся на кровати, уставившись на экран визора, где шла перестрелка, раздавались вопли и взрывались бомбы. Мало ему, что ли, того, что мы и так живём в уничтоженном мире, чтобы ещё смотреть фильмы про войну?
— Где ты был? Гулял? — спросил он, мельком покосившись на меня.
— Я хотел, но оказалось, что тут в соседней квартире живёт мой друг. Майки. Ты знаешь его?
— Конечно, знаю. Во-первых, они мои друзья — то есть, Джер и Майки, а во-вторых, его знают все — он же отец омеги. Он своего рода знаменитость.
— А ты тоже хочешь омегу?
— Все хотят, — он кивнул. — Но я буду рад и альфе, если ты об этом.
— Об этом, об этом. А где ты был ночью?
— Ого, да ты ведёшь себя, как будто мы женаты, — он наконец оторвался от экрана и подмигнул мне. Меня передёрнуло.
— Мне просто интересно.
— Я помогал на нижних ярусах.
— В лаборатории?
— Да, а ты откуда знаешь?
— Майки рассказал. Это случайно не связано с Бобом?
— И это он тебе рассказал, болтун несчастный? Да, с ним. Он убил охранника, вырвался, покалечился, короче, жуть. Его нужно было утихомирить, оказать первую помощь, убрать останки несчастного Дэвида. Не нравилась мне эта тварь, всегда не нравилась. Я был против того, чтобы оставлять его в городе, но у учёных же перец под хвостом. Теперь его придётся усыпить. То есть, они и не собираются этого делать, придётся на них как-то повлиять.
— Уж повлияй. А то вырвется, убьёт ещё кого-то, до верхних ярусов доберётся. Что тогда?
— До верхних, конечно, не доберётся — слишком много вооружённой охраны будет на пути, но мыслишь ты верно. Если он вырвется ещё раз, это будут, так скажем, лишние проблемы. А мне они не нужны.
— Это вообще жестоко. Держать его в клетке, как животное, мучить, ставить на нём эксперименты. Да, он монстр, но он тоже живое существо.
— Да нет, ты правильно сказал — он животное, и он вполне заслуживает такого обращения.
— Во-первых, животные такого не заслуживают, а во-вторых — ты сам произошёл от таких, как он. Я прав?
— Один-один, ласточка. Ложись спать.
— Есть ещё “в-третьих”.