Не мог, но очень хотел.
Поэтому включил поворот, попросил Нину отменить все запланированные на сегодня встречи и, дождавшись зеленого цвета светофора, не задумываясь, нажал на газ.
Уверенно направляясь в психиатрическую больницу им. Соколова.
До этого момента Иван и подумать не мог, что за каких-то шестьдесят минут человек может испытать столько чувств.
Первым было замешательство. Оно сменило грусть — тоже не свойственное мужчине ощущение. Замешательство накрыло с головой в тот момент, когда Иван услышал слова ведущей этим утром. Непонимание, шок и внезапность мощным коктейлем проникло в уши и попало в кровь, распределяясь по всему организму.
Следом на Воронова обрушилась растерянность. Что теперь делать? Как поступить? И нужно ли? Это был главный вопрос…
Ответа на него он не успел найти, потому что его внезапно окутало разочарование. Горькое, с мерзким послевкусием… Она обманула. Девушка, которая открыла ему мир звезд, которая сумела пробраться под кожу, проникнуть в самые глубокие уголки души, солгала…
Поэтому следом стало обидно. Он открылся ей. Настолько, насколько смог. А она… Моментами казалось, что тоже. И открылась, и доверилась. А в последние дни и вовсе перестала вздрагивать, когда он садился рядом. Это ведь и было доказательством доверия. Или нет?
Иван дернул головой, вытер ладонью лицо, зажал переносицу. От зудящих мыслей снова заныло в груди. В ушах зашумело. Сейчас, приближаясь к больнице Иваном овладела злость. На нее — еще месяц назад безымянного воробья, а теперь, как оказалось, психически неуравновешенного гения.
На себя…
Но ступая по уложенной плиткой дороге, ведущей от парковки к главному входу больницы, Иван не прекращая цеплялся за искры сомнений, пытающиеся разжечь огонь в зачерствевшей душе.
Он не мог так ошибиться в ней.
Если же и сделал это, то был намерен увидеть ее настоящую.
Ту Веру, которая скрывалась за маской его воробья.
Иван не любил больницы.
Будучи ребенком, он не мог выбирать. Шел туда, куда говорили, делал то, что требовали. Он попадал в больницы по разным причинам. Почти каждую зиму подхватывал бронхит или пневмонию. Нормальной одежды было мало, теплой и вовсе. А то, что доставалось от повзрослевших детей, он отдавал малышам. Так и ходил в тридцатиградусный мороз в изношенных, осенних ботинках, с наброшенной на плечи тонкой курткой.
Может поэтому Иван и зацепился взглядом за промокшего воробья тем вечером… Просто потому, что помнил.
За ними не следили. Детей в детдоме было много, воспитателей наоборот. Приходилось самому заботиться о себе и приглядывать за малышами, которым было ещё хуже, чем ему. Он хотя бы помнил своих родителей.
Некоторым так не повезло.
И будучи совсем еще крохой, столкнуться с болью и несправедливостью этого мира, очень жестоко. Кем они вырастут, если будут видеть вокруг себя лишь озлобленных людей: таких же брошенных, как и они детей и безразличных, циничных взрослых? Поэтому и помогал. Как мог…
Подкармливал вечно голодных двухлеток, отделяя от своей порции половину и пряча под кроватью. Рассказывал по памяти сказки, те, которые читала ему мама. Защищал от старших детей. За всё это его «благодарили»…
В больницах к детдомовцам относились, как к мусору. И не важно почему ты попал в детдом. Клеймо было выжжено на тебе автоматически, стоило только врачу или медсестре узнать откуда тебя привезли. А уж если ты поступал на больничную койку «украшенный» благодарностями, да еще и со справкой, приложенной к истории, важно было лишь одно…
Выжить.
Единственным, что Иван любил в больницах была еда. Ею не нужно было делиться с другими…
Самой большой властью в нашем мире обладали деньги.
Иван высек эту аксиому в своей голове еще живя в детдоме. Если ты владеешь деньгами — значит ты владеешь миром. С этим не нужно спорить, это необходимо просто принять.
Все любят деньги.
Всем нравятся возможности, которые открываются обладателям денег.
И Иван их любил. И вкладывать привык в то, что в будущем принесет доход. Теперь же стоя у ворот больницы Воронов понимал, что возможно сегодня ему придется поступить вопреки своим принципам. Но, если нужно, он готов…
Здание психиатрической больницы им. Соколова было большим и светлым, и снаружи, и внутри. Просторный холл, широкие лестницы…
Так его встретил административный корпус, куда мужчина направился прежде всего. Иван осознавал, что его — чужого для Веры человека, просто так не пропустят в палату. Значит договариваться придется с руководством. А методы людей, имеющих власть, он изучил.
Что говорить?
О чем просить?
На каких основаниях требовать встречу?
Иван не успел обдумать ответы на эти вопросы, когда уверенно заходил в приемную главного врача. Всё еще терзался сомнениями о правильности своего поступка, улыбаясь секретарю, а после, закрывая за собой дверь кабинета этого самого руководства.
Глава 10
— Она не стабильна.
Главный врач больницы — мужчина, сидящий напротив Ивана — встретил его без лишних вопросов. Не скрыл своего удивления, услышав от секретаря фамилию посетителя, но и не отказал. Иван уверенным шагом вошел в кабинет, его хозяин встал. Поприветствовал и грузно опустился на кожаное кресло, предложив Ивану место напротив.
Мужчины с полминуты открыто изучали друг друга. Иван для того, чтобы оценить собеседника и выбрать тактику предстоящего разговора, врач скорее из любопытства. Которое возросло в геометрической прогрессии с нуля до тысячи буквально за секунду, стоило лишь Ивану упомянуть фамилию Веры. И скорее всего, это самое любопытство и подтолкнуло его отвечать на вопросы Ивана.
— Так было всегда?
— Нет, мы поддерживали её состояние с помощью нейролептиков. За пять лет успешно подобрали дозу и лекарство, не подавляющее личность.
Главврач, казалось, чувствовал себя в своём же кабинете неуверенно. Перекладывал с места на место какие-то документы, прокручивал в руках ручку. В то время, как Иван был расслаблен. Лишь скулы сжимались от напряжения.
— Что послужило поводом для срыва?
— Ее длительное отсутствие, если так можно назвать побег, — врач усмехнулся, Иван напрягся сильнее. — Мы до сих пор не знаем: где она была, что делала, в какой обстановке жила.
— Девушка молчит?
— С того момента, как её нашли.
— Тогда что позволяет вам сделать вывод о ее нестабильности? — Иван знал, что наседать нельзя. Он не на своей территории. Но злость, перемешанная с зудящим в груди беспокойством, подрывала присущую ему выдержку.
— Как раз ее молчание. Оно красноречивее любых слов. Пациентка всегда шла на контакт, занималась в группах терапии. За все время лишь дважды пребывала в состоянии апатии, близкой к депрессии.
— Она может причинить себе вред?
— Если вы имеете в виду самый критичный вариант, то — нет. Попыток не было, — Шевцов вздохнул, покачал головой, снял очки и зажал переносицу. На секунду Ивану показалось, что он сопереживает. Но Воронов привык доверять не ощущениям, а фактам.
— По телевидению было объявлено, что девушка опасна.
— Да. Были случаи, когда Измайлова нападала на людей. Однажды в ее руках оказались ножницы.
— Пострадал врач? — Иван прищурился, а после удивленно приподнял одну бровь, когда услышал ответ. Хмыкнул.
— Нет. Нападения были на отчима.
— В обоих случаях?
— Да.
Воронов замолчал, положил руку на подлокотник кресла, согнул в локте. Обхватил пальцами подбородок и задумался. Ему не нравилась та информация, которую он слышал. Но отступать было поздно.
— Как давно это было?
— Около двух лет назад.
— У нее есть родственники, кроме отчима?
— Нет. Детей в браке её матери с отчимом не было. Детей от первого брака отчима тоже. Отец умер тринадцать лет назад, бабушек и дедушек не осталось ни с одной из сторон.