Девушка на миг опустила веки, а подняв их вновь, заглянула в самую душу. А потом ее губы зашевелились.
— Зачем? — прошептали и вновь закрылись.
— Я. Тебя. Не оставлю.
— Ты не можешь… Не должен… Не ты…
— Все будет хорошо. Я обещаю. Обещаю, воробышек, — Иван сдавленно прошептал, одновременно сглатывая колючий ком в горле.
Хотелось улыбаться от осознания того, что в ее пустоте осталось место для него. Пусть не сейчас, пусть не сразу, но Иван вдруг понял — это было именно тем, для чего он сюда и пришел.
Забрать ее.
Воронов опустил голову, чтобы спрятать от Веры свой взгляд и им же наткнулся на широкие браслеты. В миг разозлился, чтоб не сорваться сцепил зубы. Он медленно поднял руку и легонько провел пальцами по тонкой коже.
Вера вздрогнула. Хотела вырваться, но не смогла. Ремни врезались в ее запястья, явно причиняя боль — девушка тихо замычала.
— Не шевелись. Тебе будет больно. Я поговорю с врачом и разберусь с этим. Слышишь меня?
Но Вера, кажется, не слышала и не понимала. Очнувшись, она начала медленно — превозмогая действие лекарств — крутить головой, словно таким образом пыталась сказать осточертевшее «нет».
— Вер…
— Нет… пожалуйста, нет. Так не должно быть… Ты не должен быть здесь. Не мучай меня. Я не смогу больше… Отпусти меня… Нет…
Шепот становился громче…
Еще громче…
И еще…
Пока не превратился в крик. Такой же, что и в прошлый раз.
Вера кричала, повторяя на репите ненавистное Ивану «нет», а он растеряно стоял у кровати рядом с выпавшим из рук букетом подсолнухов.
Через мгновение в помещении открылась дверь и забежали люди: медсестра, санитар и врач, который бросил на Ивана раздраженный взгляд и метнулся к кровати, держа в руках уже приготовленный шприц.
Все происходило словно в тумане.
Крик…
Желтые лепестки на полу от сброшенного на него букета…
Смятые ботинками персонала стебли…
Снова крик…
И еще один…
Иван не выдержал — вышел из изолятора. Ожидая возвращения врача, измерял узкий коридор шагами. Нервно проводил руками по волосам и крепко зажмуривал глаза, слыша утихающие Верины крики.
— Я ничего не мог сделать. Понимаешь? Ничего.
Иван вытер ладонями лицо, скользнул ими на затылок, со всей силы сжал его. Хотелось рвать на себе волосы, только бы не чувствовать эту чертовую беспомощность. А она крыла… Наступала, как волна на берег, делая песок влажным и проникала на метры вглубь. Ненадолго уходила, но не отпускала полностью. И через мгновение вновь накрывала с головой, не давая возможности вдохнуть.
Щенок поднял морду и промычал что-то, заставив Воронова опустить лицо. Потом поднять руку и провести по холке. Собака снова подала голос — на этот раз громче — привлекая внимание. Ладонь, блуждающая по шерсти, замерла, Иван заглянул в направленные на него глаза и усмехнулся.
— Ты прав, друг. Я мог попробовать.
Глава 13
Одним из ярких воспоминаний детства для Ивана был момент, когда мама укладывала его спать. Аккуратно подбивала одеяло, укрывала им, целовала и шептала на ухо, что любит. Сильнее всех…
До самых дальних звезд…
А еще говорила, что даже очень большая проблема с новым днем покажется не такой уж и большой. Нужно всего лишь закрыть глаза. Пройдет ночь, а на утро с восходом солнца эмоции утихнут, и ты обязательно найдешь спасительный выход.
Этим утром, когда Иван проснулся от настойчивых касаний холодного носа к его щеке, проблемы не ушли. Не уменьшились, не исчезли вовсе. Наоборот, казалось, что они стали видны еще более отчетливо, подсвечиваемые лучами проникающего в комнату только что взошедшего солнца.
Щенок, заметив, что хозяин проснулся, лизнул уже мокрую щеку и тихо заскулил.
— Ты рано, друг. Что, не спится?
Иван прохрипел, собака согласно вильнула хвостом.
— А вот я бы еще поспал, — Воронов ответил, взглянув на стоявшие у прикроватной тумбы часы. Вздохнул притворно грустно, в то время как рука ласково поглаживала по холке.
Пора было вставать. Пусть слишком рано, пусть без особого желания, но проветриться не помешало бы не только собаке, но и ему самому.
Утренняя свежесть пробралась под толстовку, стоило только шагнуть из подъезда.
Глубоко вдохнув полной грудью, Иван набросил на голову капюшон и усмехнулся, заметив, как собака дернулась, испугавшись вырвавшегося облачка пара из раскрытой пасти. Подняла морду, уставилась на хозяина, будто спрашивая и возмущаясь одновременно.
— Пойдем, трусишка. Прогуляемся.
Иван нажал на кнопку, чуть распустил поводок и шагнул в сторону набережной — последнее время они гуляли только там. Утро было слишком ранним. Улицы пустовали, за редким исключением можно было встретить вдалеке одинокого сонного прохожего.
Воронов шел неторопливо. Смотрел на бредущего впереди щенка, с любопытством обнюхивающего каждый куст, дерево, скамейку попадающиеся на пути. Улыбнулся, когда собака задергала мордой, пытаясь стряхнуть с носа холодную росу.
Он был забавный — молодой, глупый, доверчивый… За свою короткую собачью жизнь, уже успевший пожить на улице, без дома и хозяина. Но не растерявший ту самую веру в людей, о которой когда-то говорила Вера.
Иван нахмурился, глубокая морщина залегла между бровей. Последние дни все его мысли были заняты ею. Иногда светлые, хорошие, но это не значит, что и они не причиняли боли…
Щенок остановился у парапета, сел на тротуарную плитку и просунул любопытный нос между прутьев кованного ограждения. Иван стал рядом. Отсюда открывался прекрасный вид. Дома подсвечивались еще пока спокойным солнечным светом, вода ловила отсветы оранжевых лучей.
— Я говорил тебе, что ее зовут Вера? — Иван опустил голову, задал вопрос. В ответ получил вопросительный взгляд черных пуговок-глаз. — Красиво, правда. Ве-ра… — проговорил еще раз, словно пробуя ее имя на вкус. — Нужно и тебе что-то придумать. А то все друг, да друг… Или тебе нравится? — очередной вопрос и удивленное мычание в ответ.
Иван усмехнулся. Снова сместил взгляд на воду, мазнул по мерной глади и прикрыл глаза.
— Я не знаю, что делать, дружок. Впервые в жизни не знаю… Я всегда доверял только фактам. А они у них есть, понимаешь? К тому же то, что я видел… — он вздохнул, дернул головой и устало провел по затылку ладонью. — Сложно не верить своим глазам. Тем более, когда привык доверять им всегда.
Прошла неделя после того, как Иван видел Веру в последний раз.
Тогда в коридоре он еще долго приходил в себя стоя у палаты, из которой доносились крики. Глубоко дышал, со всей силы закрывал глаза, глупо и по-детски надеясь, что, открыв их вновь, все прекратится. Если бы это помогло, он бы еще и уши прикрыл… Только это было трусостью. Вся его реакция — сплошная трусость.
Он не смог дождаться возвращения врача, не смог больше находиться так близко и одновременно так далеко от той, к которой рвалась душа. И рядом с ней рвалась. А еще два месяца назад ему казалось, что и души-то не осталось…
Все, на что его хватило, это оставить свои контакты той самой медсестре и попросить звонить ему каждый день. Воронов не знал, что подействовало убедительнее: указания свыше или его горящие глаза, но, чтобы это ни было, оно помогло.
Алена, так звали девушку, звонила Ивану дважды в день — утром и вечером. Всегда четко и по-делу, без глупых ненужных фраз. Но Ивана устраивала эта профессиональная сухость, ему было важнее услышать: «Состояние стабилизировалось, срывов не было» или простое: «Без изменений».
Он держался. Ради этих слов держался. Потому что знал — хотя не понимал до конца, почему — кто виноват в ее срывах…
А на восьмой день Алена сообщила, что Веру перевели из изолятора в палату. И тогда он сорвался…
На этот раз цветов не было.
И излишней нервозности тоже. Иван был спокоен, когда ехал в машине в сторону больницы, когда поднимался по уже знакомым ступеням… Он просто хотел ее увидеть.