А потом почувствовал касание к своей руке. Едва заметное, почти невесомое…
Иван опустил взгляд — в глаза отчего-то сразу бросилась разница между бледностью ее ладони и темным цветом его пиджака, — мазнул по тонким пальцам, поднялся выше, двигаясь от запястья к локтю, предплечью… Затем еще выше к ключице и острым скулам. Пока не наткнулся на колющий взгляд бездонных глаз.
Вера шепнула что-то, Иван внутренне вздрогнул. Даже не расслышал ее слов, но от осознания того, что она заговорила, его передернуло.
Интуитивно он понял, что громче она не скажет поэтому склонился, подставляя ухо к ее губам. В голове шумело, кровь так сильно стучала в висках, что, казалось, вот-вот прорвет кожу. Иван боролся с самим собой, стараясь не обращать внимание на то, что воробышек была всего в нескольких сантиметрах от него. Что он дышал ее воздухом. На то, что сто́ило чуть сдвинуть голову, и он коснулся бы носом ее скулы…
А потом Иван резко отпрянул со сложенными в кулаки ладонями, на которых бугрились вены. Наконец расслышав…
Глава 14
— Зачем вы приходите к ней, Иван Дмитриевич?
Лечащий врач Веры — Виктор Васильевич Комаров открыл сразу, как только Иван постучал в дверь. Если в первый и второй раз посещения больницы Ивана не успели познакомить с ним, то сегодня на встрече настоял именно он. В общем-то правильно, но напор слегка озадачивал.
— В этом есть какая-то проблема?
Как и вопрос, который был задан без прелюдий и расшаркиваний друг перед другом. Сходу, стоило Ивану лишь переступить порог кабинета.
Доктор обошел стол, сел на стул, рукой предлагая кресло с обратной стороны. Делал вроде бы обычные вещи, проявлял вежливость, но не на секунду не спускал с Воронова глаз. Иван усмехнулся, но не стушевался. Ответил тем же…
— Нет, никаких. Ваше право делать то, что хочется, — Комаров, отвечая, пожал плечами. — Но, если откровенно, я не верю в ваш искренний приступ благотворительности.
— Могу я узнать, почему?
— Скажу прямо — я против того, чтобы моих пациентов использовали.
— Вы считаете, я делаю именно это?
— А разве нет?
Иван прищурился. Ему не нравился Комаров. На каком-то интуитивном уровне он отталкивал от себя. А Вере приходилось общаться с ним на протяжении пяти лет… Иван выдержал паузу, постукивая кончиками пальцев по подлокотнику кресла.
— Я волнуюсь за своих подопечных. А вы можете навредить своей помощью.
— Волнуетесь? — он спросил, приподняв бровь.
— Естественно, — врач возмутился, услышав вопрос, заданный слегка пренебрежительным тоном. Он старался держать себя в руках, но неосознанно повысил голос на полтона. — Мы здесь делаем все, чтобы они выздоровели. Мы помогаем им.
— Я так понимаю Измайлова какой-то особенный и уникальный пациент?
— Почему? — на смену возмущению пришло непонимание.
— Такой вывод напрашивается сам собой, — Иван оторвал взгляд от подлокотника, на котором до этого минуту назад лениво перебирал пальцами выбившуюся нить. На мгновение замолчал и с нажимом продолжил. — Если за пять лет вы не вылечили ее.
Борьба взглядов продолжалась всего несколько секунд, но пробирала до костей. Мужчины препарировали друг друга, не стесняясь быть замеченными.
— Она больна, понимаете⁈ Измайлова психически неуравновешена, может причинить вред себе или кому-то еще. Она опасна! Вы же сами все видели.
— Видел, но поверьте меня это не останавливает.
Иван ответил, не переживая за подтекст, который так и сквозил в его словах. Ему было плевать. Цель поставлена…
Комарову же, кажется, этого хватило. Видно было, что он сделал какие-то выводы в своей голове, кивнул им, выдохнул и откинулся на спинку стула.
— Мне сказали, что за все время у Измайловой было всего несколько приступов.
— Да. Если не брать в расчет те, что случились после возвращения сюда. Сейчас ее что-то триггерит. И я пока не могу понять, что. Она не говорит, не идет на контакт. Это осложняет всю ситуацию.
— Какой план лечения дальше?
— Пока будем решать вопрос медикаментозно. После вернемся к стандартным протоколам, — Комаров помолчал, покрутил ручку, поднял взгляд. — Могу я спросить: какую помощь вы хотите предоставить?
— Любую. По мере своих возможностей, конечно. Моя цель вернуть Измайлову в нормальное состояние. Чтобы она вновь стала адекватным, здравомыслящим человеком. Таким же, как вы и я.
Комаров горько усмехнулся, выдохнул.
— На вашем месте я бы не ставил таких утопичных целей, Иван Дмитриевич. Измайлова не такой же человек, как мы с вами. Вы должны это понять и принять. А лучше, подумайте еще, прежде чем пытаться помочь. У нас большая больница, пациентов много. Выберете себе кого-нибудь другого.
— Я не выбираю домашнее животное, Виктор Васильевич. Это живой человек.
— Да, все так. Но я повторюсь, Измайлова больна. А больные люди крайне изобретательны.
— Что вы имеете в виду?
Комаров вздохнул.
— Человек по своей природе склонен к обману. Какую бы праведную жизнь мы не вели, мы всегда будем обманывать. Кто-то делает это чаще, кто-то реже. Здоровый человек может контролировать этот процесс, анализировать свои действия. Он понимает, что правильно, а что нет. Но такие люди, как Измайлова, они не просто лжецы. Они умеют настолько тонко манипулировать своим состоянием и влиянием на других людей, что иногда ты невольно восхищаешься этими способностями. Только становится поздно. И в итоге ты очнешься, полностью погрязший в болоте сумасшествия их воспаленного больного мира.
Иван просканировал взглядом лицо врача, скользнул им же за его спину. Усмехнулся.
— Это звучит слишком обреченно для доктора. Вы не находите?
— Я работаю здесь уже много лет, Иван Дмитриевич. И иногда больные люди так и остаются больными, как бы мы не пытались вытащить их из воронки безумия.
Иван кивнул, понимая, но не принимая его ответ.
— Я все же склонен считать, что Измайлова не настолько потерянный человек, Виктор Васильевич.
— Ваше право… ваше право. Но имейте ввиду, я предупреждал вас.
Разговор перестал клеиться. Он и сразу не давал ложных надежд на понимание с обеих сторон, но после слов врача и вовсе прекратился. Несколько коротких фраз для проформы, дальше вымученное рукопожатие…
Ступая по плитке дорожки, ведущей на парковку, садясь в машину, Ивана одолевали мысли. Тягучие, болезненные… А еще слова врача. Опытного, квалифицированного, не дававшего повода для сомнений.
Он не соврал тогда, стоя у окна в палате Веры. Ему действительно было страшно. По иррациональному странно, по-человечески объяснимо…
Мозг кричал, что против фактов сложно идти, а не верить своим глазам еще сложнее. И глупо… А Иван не глупец. Но и не принимать во внимание те недели с воробышком было бы странно.
А еще ее слова на прощание. Короткие, сказанные на выдохе, настолько тихо, что сейчас, казалось, их и не было вовсе.
Но они были… Ворвались в ухо, взорвали мозг, вырвали внутренности и перевернули душу. По-другому сложно было реагировать, слыша тихое:
«Спаси меня, Ванюш».
JONY — Комета
В комнате было тихо.
Тихо и темно. Шторы завешены, жалюзи опущены, лампа выключена.
Иван вернулся в квартиру поздним вечером. Долго ездил по городу — бесцельно, не планируя маршрут. Просто ехал вперёд, сжимая пальцами руль и вглядываясь в лобовое стекло.
Снаружи бурлила жизнь. Яркая, насыщенная, преподносящая сюрпризы, а иногда подбрасывающая проблемы. Но это была хорошая жизнь. Не та, которая пряталась за белыми стенами в окружении бело-голубых полосок.
Ивану не хотелось такой же жизни для нее. Искренне, до боли в грудине, до мерцающих черных точек в глазах, когда приходилось зажмуриваться, чтобы сдержать себя.
Он ездил долго. Очнулся, когда понял, что оказался за сотню километров от дома. Остановился, перевел дыхание, обреченно покачал головой, несколько раз ударил по рулю и развернулся.