А еще обрадовался: только его Вера могла задать такой вопрос — неожиданный для него, но важный для нее.
Поэтому он не спешил отвечать. Лишь отметил то, что терзало его уже давно.
— Мне казалось мы уже давно перешли на «ты».
— Вы да, а я пока нет, — Вера улыбнулась.
— Тебе что-то мешает? Или просто не хочешь?
Ивану было все равно, как она его называет. И ее «вы» не смущало. Но где-то глубоко внутри ему хотелось услышать другое обращение, которое в миг делало их будто бы роднее и ближе друг к другу. Но он не спешил и не требовал ничего. От других да, всегда. От нее же…
— Хотите правду?
Вера подумала немного, а потом резко вдохнула, повернулась к нему и словно что-то решив, задала вопрос, бесстрашно заглядывая в глаза.
— Только ее.
— Я… мне стыдно. Каждый раз вы приходите, смотрите на меня так… и я сразу думаю о том, что вы всё видели. Очень стыдно, правда… А потом перед глазами появляются ваши цветы и тихое «Вера». И уровень стыда взмывает к небесам, — она покачала головой. Шепнула. — Невозможно передать словами.
Иван долго смотрел на нее — смущенную, вновь опустившую взгляд, — а потом тихо хмыкнул.
— А, как я смотрю на тебя, Вер? Если не нравится, ты скажи. Я исправлюсь, — оттолкнулся от спинки скамейки и спросил, сложив руки на коленях.
— Вы шутите, а мне правда стыдно.
Вера снова зашептала. Иван вздохнул. Провел ладонью по затылку, взглянул на небо, яркое солнце…
Сегодня отчего-то хотелось говорить открыто и прямо. Поэтому не думал над словами, не взвешивал их, хотя с ней возможно стоило бы…
— Стыдно, Вера, должно быть мне.
— За что?
Она удивленно посмотрела в его глаза своими широко раскрытыми, заставляя мужской кадык дернуться.
— За то, что ты до сих пор здесь. За то, что я еще ничего не смог сделать, — а потом еще раз, когда длинные ресницы взлетели вверх, а затем вниз.
Вера покачала головой, сильнее свела пальцы, зажимая в них уже и без того мятую ткань кофты.
— Не нужно, пожалуйста.
Ее руки задрожали, лицо — бледное, с темными синяками под глазами — побледнело еще больше. Дыхание стало частым и отрывистым. Она нервничала, и Иван отступил. Всего на шаг, крошечный, но такой необходимый ей.
— Я действительно поступил неправильно, нужно было спросить. Извини. Предлагаю начать сначала. Перейдем на «ты»… воробышек? — он посмотрел на нее, прикрыв один глаз от яркого солнца. Вера засмеялась.
— Вы странный, Иван.
— Уж поверь, почетную пальму первенства по странностям среди нас несу не я, — усмехнулся, а заметив пропавшую с Вериного лица улыбку, осознал, как прозвучало то, что он только что сказал. — Прости… я не то… Глупость сказал.
— Все хорошо, Иван.
Девушка ответила, Воронов кивнул.
— Так что, согласна?
— Ладно. Только вы… ты не ответил на мой вопрос. Про цветы.
Она всегда была настойчивой и всегда получала ответы на свои вопросы. Иван усмехнулся, Вера прищурилась, склонив голову.
— Мне нравится видеть, как ты улыбаешься, Вер. Цветы — это не сложно. Заслужить твою улыбку — это намного сложнее.
Было видно, что он ее смутил — Верины щеки покрылись легким румянцем. Не сумев выдержать его настойчивый, пристальный взгляд она опустила глаза, посмотрев на руки.
— Как тогда с кофе?
— Да. Как с кофе… Ты помнишь?
Она усмехнулась, теребя в руках кофту. Ответила тихо, но будто с вызовом.
— Я все помню… У меня не амнезия, Иван. Я просто психически больная, — вскинула взгляд, от которого мужчину передернуло. Она снова закрывалась от него. За очередной маской.
— Не делай этого, — Воронов ответил, качая головой и играя желваками. Сделал глубокий вдох, успокаиваясь. — Не говори так, пожалуйста.
Словить ее взгляд было неожиданностью. Иван думал, что она снова смутится, начнет спорить или опять играть с ним, так, как делала это с другими в понятную только ей игру. С врачами, медсестрами…
Но она открыто смотрела на мужчину. Изучала, рассматривала, очевидно делая для себя какие-то выводы. Прикрыла глаза ненадолго, а открыв их вновь, расправила плечи и чуть поддалась вперёд.
— Почему ты не веришь врачам? Тебе ведь все в один голос твердят одно и тоже. А ты упрямишься…
Уточнять, о чем она говорит смысла не было. Иван научился «читать» ее между строк.
— А почему ты настойчиво пытаешься доказать мне, что я не прав? Я знаю тебя. И сейчас ты — это не ты.
Воронов не стушевался, принял вызов. Ответил честно, так, как действительно считал. Он до сих пор не мог понять почему она упрямится, почему скрывается от него за тысячью масками…
Почему снова вздрагивает… Это волновало больше всего. А еще ее упорное желание доказать ему, что он не прав.
Что делает ошибку.
Что ошибается в главном — в ней.
— Это глупо.
Глухой ответ, затерявшийся в вороте кофты, больно кольнул в грудине. Иван прокашлялся.
— Нет — это правда. Я пока не понимаю: зачем тебе эти все маски, но я пойму. Обещаю. Просто дай мне время.
Если первые слова звучали уверенно, последние были подхвачены ветром и пронеслись тихим шепотом над скамейкой и растворились в воздухе. Слова, пронизанные просьбой.
— Ты не отступишь, да? — Вера подняла голову, пробежалась взглядом по мужскому лицу, вздохнула. Приняла ответный кивок.
— Да. Я уже говорил.
Очередной вздох, взгляд, устремленный куда-то вдаль, секунды борьбы с самой собой… Иван, рассматривая Верин профиль, с точностью мог угадать все ее эмоции. Сомнение, страх, неуверенность, надежда, обреченность…
Они читались на бледном лице, заставляя мужское сердце пуститься галопом, больно врезаясь в грудную клетку. Он понимал — сейчас для нее наступил тот же момент, который совсем недавно пережил он.
Настало ее время делать выбор.
А он состоял лишь в одном — позволить себе довериться, бросившись в омут с головой, или нет…
Вериного ответа Иван ждал, задержав дыхание. Пытался за миллисекунды ее раздумья вдоволь насмотреться, надышаться воздухом, пропитанным ее запахом… Сохранить в памяти острые скулы, любимые длинные волосы, вечно спадающие на лицо, глубокий цвет голубых глаз…
На всякий случай, если вдруг…
— Я уток… покормить хочу. Давай поедем к пруду.
Вера ответила, Иван неслышно выдохнул.
Она сделала свой выбор.
Теперь следующий шаг за ним — броситься в омут вслед за ней. А главное — не дать утонуть им обоим.
Первый шаг делать очень страшно.
Маленький ребенок, когда учится ходить, боится прежде всего, остаться без поддержки. Мамы, папы… Тех рук, что сжимали в объятиях, что оберегали от ушибов и падений.
Подросток боится первой любви… Ошибок, разочарований, разбитого сердца, боли… Оказаться на распутье в шаге от самостоятельной жизни и сделать неверный выбор.
Взрослый… Он умело скрывает свои страхи.
Ступая по дорожкам сквера и толкая впереди себя кресло, Иван тоже боялся.
Вера не стала бы просить его уехать подальше от чужих глаз, в самый дальний укромный уголок территории больницы, где их бы не побеспокоили, если бы не решилась. На тот самый первый шаг.
Если бы не осмелилась пересечь черту, за которой только одно — доверие.
И теперь, ступая по больничным дорожкам, Иван думал лишь об одном — главное, чтобы у нее хватило духу дойти до конца. А он словит, поймает, даже если сам будет стоять на краю обрыва или захлебываться темной водой чернеющего под ногами омута.
Алена была права — на больничной территории действительно был водоем. А в нем — утки. Приближаясь в нему все ближе, Воронов заметил, что Вера сильнее сжимала пальцы, сминая края кофты. Заметно нервничала, но при этом ее лицо будто бы стало спокойнее. Или обреченнее…
Вокруг пруда полукругом размещалось несколько деревянных скамеек. Иван остановился у одной их них, подкатил кресло. Подошел чуть ближе к берегу, остановился, рассматривая медленно дрейфующих уток по глади воды. Заметил совсем крошечных утят, не поспевающих за мамой, усмехнулся, наблюдая, как они упрямо перебирают лапками, сражаясь с волнами, оставленными взрослой уткой, и, покачав головой, вернулся к Вере.