Девушка медленно склонила голову, стрельнула огромными глазами, прищурилась… Покрутила в руках бумажный стакан, опустила на него взгляд и… сделала глоток.
— Очень вкусно.
— Я не знал, какой вы любите, да и…
— Да и вам плевать на это. Верно?
— Верно, — Иван хмыкнул, девушка улыбнулась и продолжила, возвращаясь к своему вопросу.
— Вы не похожи на человека, неконтролирующего свои действия. Поступающего так, как не хочется или, по его мнению, не правильно.
— Иногда полезно и интересно узнать мнение о себе со стороны. Продолжайте.
— Не прибедняйтесь, Иван. Вы все о себе знаете. И мое мнение, абсолютно постороннего человека вам не нужно для того, чтобы сложить собственную картину мира.
— Ну, раз уж я не знаю, тогда расскажите мне вы, почему я здесь?
— Возможно вам стало жалко меня. Или одиноко.
— Нет. Ни то, ни другое.
— Грустно? А я прекрасный повод посмеяться?
— Вы считаете, я смеюсь над вами? — Иван даже слегка удивился, приподняв одну бровь вверх.
— Нет. Но даже если и так, мне все равно. Я не обижусь.
— Вы не производите впечатление человека, которому не важно, что о нем думают другие.
— Все верно. Знаю, это неправильно, но я так привыкла. Только вот мнение посторонних мне правда не интересно.
— В этом мы похожи. Немного.
— Да, — девушка усмехнулась. — Но мне не важно мнение чужих людей, а вам вообще всех. Это нормально. Так, наверное, проще жить. И все же, почему вы здесь, Иван? — задумалась, опустив голову и прокручивая в руке стакан. — Вы часто занимаетесь благотворительностью?
— Нет. И я уже говорил вам, что в принципе не помогаю людям. По доброте душевной… Я даю людям работу, но не подаю милостыню.
— А если человек в беде, умирает к примеру. Посторонний человек. Вы вызовете скорую? Поможете?
— Это не благотворительность. Это другое. И я не скотина.
— Нет. Вы нет.
— Люди вообще не занимаются благотворительностью. Вся эта чушь — это обложка, маска. Лощеная, красивая, но с гнилыми внутренностями. Люди любят прикрываться благотворительностью, чтобы отмывать деньги, чтобы покичиться этим модным словом перед другими… Это популярно. Об этом принято говорить. Но искренней, чистой благотворительности не существует.
— А как же фонды и сотни спасенных людей? — она удивилась.
— Это просто работа. За которую люди получают деньги. Не нужно романтизировать то, где нет ничего красивого или высокого.
— Вы циник, Иван.
— Мне присущ здоровый цинизм, — девушка хмыкнула, а Воронов сделал еще один глоток.
— «Жизнь слишком коротка для тоски и цинизма», — а потом замер, приподняв одну бровь. — Это строчка из книги Фэнни Флэгг «Я все еще мечтаю о тебе».
— Мне больше нравится высказывание Анджея Сапковского: «Цинизм — это искусство называть вещи своими именами».
— Считаете, что рубить правду направо и налево — это честно и справедливо?
— Именно.
— Но это не всегда уместно. Разве нет?
— Я считаю по-другому. Если человек не готов к правде, не стоит задавать вопросов. А если ты достаточно умный и сильный, то вынесешь правду, какой бы она не была.
— То есть вы делаете благое дело, говоря правду?
— Нет. Я никогда не стану лезть со своим мнение к тому, кто этого не просит. Но и не буду молчать при необходимости.
Девушка задумалась.
— И вас любят? Ваши подчиненные…
— Считаете они у меня есть?
— Определенно. Ваши костюмы, часы, обувь, машина… Квартира в этом ЖК, — она кивнула на возвышающееся над ними здание. — Все говорит о том, что вы зарабатываете намного больше простого офисного сотрудника. А значит, занимаете какую-то руководящую должность. Не важно какую. Для меня в целом это не важно. Просто наблюдения. Но все же, да, подчиненные у вас есть.
Иван не ошибся — девушка была умна. Немногословна, в меру таинственна, но определенно умна. Она не оценивала его, как потенциальный «вариант» для обеспеченной жизни, как делали это другие. Те, что он иногда встречал в ресторанах и клубах, посещать которые требовала работа. Переговоры, сделки… К каждому партнеру требовался свой подход. Индивидуальный.
А Иван умел находить нужный.
Те девушки открыто ощупывали взглядом не только подтянутое, привлекательное тело, но и быстро складывали в уме стоимость брендового костюма и часов. Расплывались в притворной слащавой улыбке, когда понимали, что сумма красивой обертки измерялась цифрой с множеством нулей. И их не интересовало больше ничего кроме неё. Той самой обертки.
— Этого мне не нужно. Любви сотрудников. Достаточно лишь уважения.
Девушка улыбнулась — грустно как-то и даже с нотками горькости — сделала еще один маленький глоток кофе, кивнула и подняла лицо к небу.
«Карманы» слабо освещались фонарями. Последние стояли вдоль аллеи, бросая свет на центральную дорожку. Полузакрытые же «карманы» из живой изгороди размещались чуть в стороне, и в темноте ночи можно было разобрать лишь силуэты находившихся в них людей.
Воробышек застыла, приподняв голову к небу. Из-под капюшона вновь, как и вчера выбилась темная прядь. Из-за легкого порыва ветра несколько волосинок упало на лицо и прилипло к губам. Девушка подняла руку, не отрывая взгляда от звездного неба, и кончиком пальца, подцепив прядку, убрала ее с влажных от кофе губ.
Иван отдернул себя, словив на том, что невольно засмотрелся на этот невинный жест. Чуть тряхнул головой — незаметно — и сглотнул. То ли оставшийся во рту кофе, то ли…
Его забавляла эта ее привычка смотреть на звезды. Он сам нет-нет, да и стал поднимать голову вверх. Воронов не был романтиком и, по его мнению, позволять себе тратить время на бездумное рассматривание огромных, далеких от Земли шаров, наполненных газом или плазмой и разбросанных в космическом пространстве, глупо. А воробышек хоть и не глупая, но точно была до верху наполнена романтическим бредом.
И это… не для него.
— И все-таки, — девушка оторвала голову от созерцания темного неба и, прищурившись, взглянула на мужчину, — я думаю циничный человек, прежде всего это… несчастный человек. С помощью так называемой «правды», уколов других людей, открытой неприязни, человек просто прячется от своей собственной боли, которая уничтожает его изнутри. Саму личность. Такие люди… они просто не видят другого выхода, кроме как… делать больно другим.
— Вы говорите обо мне?
— Нет. Не думаю, что вы можете сознательно причинять людям боль.
— Вы меня не знаете, — очередной за этот вечер смешок сорвался с губ мужчины.
— И вы меня. Но явно уже сложили обо мне какое-то мнение. И я сложила свое о вас, — честно, глаза в глаза с легким пожатием плечами.
— Не боитесь ошибиться?
— А что мне терять? — прошелестело в тишине.
— Хм… Действительно, — Иван усмехнулся, открыл было рот, чтобы ответить, но передумал. Покачал головой, прокручивая в ладонях бумажный стакан.
— Не хотите говорить? О личном всегда сложно рассказывать. Тем более постороннему человеку. Такому как я.
Девушка вновь вернулась к своему вопросу. Не настаивая, не принуждая дать ответ. Но даже не догадываясь, что словами про личность попала в самую точку.
— А если я скажу, что рассказал вам больше личного, чем кому-либо вообще за всю свою жизнь?
— Тогда я отвечу, что вы еще более несчастны, чем я.
— А вы несчастны?
Иван ожидал получить очередной вопрос в противовес своему. А услышал… смех. Тихий, перекатывающийся на губах смех. Отталкивающийся от стен живой изгороди и вновь попадающий в центр «кармана», кружащий между двумя фигурами. И исчез он так же внезапно, как и возник.
— Вы интересный человек, Иван. Редко кому удается так искусно отводить от себя внимание, — воробышек улыбнулась, допила остывший кофе и аккуратно поставила пустой стакан на скамейку. Обхватила ладонями край дерева и, склонив к плечу голову, посмотрела на мужчину. — Счастливый человек не станет ждать от жизни знаков.