выход?»{[53]}
В двенадцать поехали к шейху.
Шейх — красавец! Ему лет сорок. Маленький, толстый, с окладистой бородой, ручки короткие, пальчики пухлые, четки перебирает. Одет в цивильное черное, но туфли без задников{[54]}.
Смотрит ласково, угощает. За спиной у него здоровенные парни с густыми сросшимися бровями, недобрыми лицами, в камуфляже, увешанные «калашами», человек десять.
Я — напротив, пью чай вприкуску из пузатого стаканчика и тоже дружески улыбаюсь. У меня за
спиной наш полковник в ковбойке и джинсах, безоружный, один.
Между шейхом и мной низенький столик. На нем документы, которые следует подписать. Но я их
подписывать не буду. Тяну время и думаю.
Любопытно, кто готовил эти бумаги? Дословно в них говорилось так: «Советский боевой самолет, с
бомбами на борту, большим количеством вооруженных солдат, совершил коварное нападение на
исламский Иран. Советская армия вторглась в святое воздушное пространство Ирана, а затем, осквернив его землю, совершила подлую агрессию не только в отношении исламского
государства, но и ислама в целом». Пять страниц убористого рукописного текста. В конце
сообщалось, что «в качестве жеста доброй воли, которого агрессоры не заслужили, иранцы
передают нам целыми самолет и людей».
Стилистика текста а-ля «сказки Востока» с завитушками, эпитетами, восклицаниями. По форме
смешно, по содержанию глупо. Запомнилось, что агрессия («таджавоз») в отношении воздушного
пространства Ирана сравнивалась с надругательством (изнасилование — тоже «таджавоз») над
девственницей.
Что делать? Признаться в военной агрессии и дефлорации и расписаться от имени СССР?!
Я понимал: эти блудни — творчество толстяка с позицией Тегерана не связаны. Но парадом сейчас
командовал он.
Не могу, — вежливо начал я.
Что не можешь? — заботливо справился шейх.
Подписать не могу, — развел я руками.
Что это вдруг?
Это не «таджавоз», а «воруде эштебахи».
Кто так решил, уважаемый? Ты?
Нет, Имам Хомейни.
Не может быть!
И президент Хаменеи.
Да ну!
И председатель меджлиса Рафсанджани.
Ай молодец!
И ваш премьер.
Это всё?
Куда же больше?!
Хуб! — шейх погладил бородку. Его лицо излучало спокойную радость.
Посмотри, дорогой, — он повел головой в сторону горизонта. — Скажи, что ты видишь?
Солончак.
Посмотри на меня, — попросил он любезно. — Скажи мне, кто я?
Насколько я знаю, «шахрдар».
Э-э, — засмеялся шейх, — посмотри повнимательней, может, узнаешь, — он погладил ладошкой
круглый живот и, не дождавшись ответа, весело объяснил:
В этой пустыне я — Хомейни, я — президент, председатель меджлиса, я же — премьер. Хочешь, спроси у людей, — он с улыбкой кивнул на охрану.
Я не стал возражать, но корректно стоял на своем, мол, не надо перечить рахбару{[55]}, это —
«воруде эштебахи».
Не признаёшь! — с легкой обидой констатировал шейх. Мы были в его руках, и он изгалялся.
Беседа в этом ключе продолжалась до вечера. Шейх был вежлив и терпелив (на Востоке хозяин не
может иначе), но на прощание все же сказал:
Ты молод, наверное, хочешь жить. Скажи мне спасибо. Ведь наши афганские братья пока не
узнали, что ты здесь гостишь.
Мы условились, что беседа продолжится завтра. Значит, до завтра еще поживем.
Когда полетим? — спросил полковник по дороге домой. За весь день он не понял ни слова, но, наблюдая за нашей с шейхом мимикой, допускал, что на проводах будет играть духовой оркестр.
Не знаю, — и я изложил ситуацию в общих чертах.
Слушай, давай доберемся до рации.
Нет, — ответил я твердо. — Будем пить чай.
Машина шла по проселку. На ухабах трясло. Во мне
булькало несколько литров кипяченой воды.
Перед сном я вышел из дома, сел на скамейку и закурил. Ситуация не из простых. Если толстяк
играет «свою игру», управы на него не сыскать. Здесь в округе, кроме бандитов, двуногих, похоже, вообще больше нет. Знать бы, зачем ему эти бумаги? Политика или глупая блажь?
Небо светило яркими звездами, вокруг абсолютная тишина. Я пытался выстроить мысли, но они
требовали опоры. А опираться было не на что. Неожиданно со стороны дорожки, проложенной к
дому от летного поля, послышались шаги. В темноте показалась фигура мужчины. Это был
вчерашний пасдар. Он подошел и присел на скамью.
Шейху звонил губернатор Систана, был недоволен, что бумаги до сих пор не подписаны, торопил.
Шейх попросил еще сутки. Стой на своем, через день они отдадут самолет.
Ты знаешь, зачем ему эти бумаги?
Точно не знаю, куда-то хотят запродать.
И он исчез так же, как появился.
Полночи, прикрыв глаза, я гонял свою память крест- накрест, залезая во все уголки: встречал ли я
раньше этого парня? Кто он на самом деле? Почему помогает? Его же живьем закопают в песок!
Но ответить на эти вопросы так и не смог{[56]}.
Следующим утром свидание с шейхом.
Я уже знал, как себя поведу. Стало ясно: он не мыльный пузырь, но и не крупный военачальник.
Блефует. Надеется на испуг. Зависим. Действует по указке. Без спроса губить не станет, только если
получит «добро».
Сама же интрига — борьба группировок. Надо задействовать Тегеран. Пусть столичные муллы
покажут здешним, у кого чалма зеленее.
Утром я позвонил в посольство. Сообщил, что жив и здоров, веду сложные переговоры. Мне
трудно, поскольку я совершенно один, со мной же спорят премьер-министр, председатель
межджлиса, президент и сам Хомейни. Короче, без лишних эмоций поведал про амбиции шейха, его мирный трактат и афганских друзей. Расчет был точный: посольство слушают круглые сутки.
Донесение слухачей скоро ляжет на стол тегеранскому руководству. И закрутится мельница. К
вечеру по вертикали волна докатится до толстяка. Вот тогда мы и подпишем бумаги. В моей
редакции.
Тем не менее я готовился к спору.
Мы выпили пару стаканчиков чая, шейх разложил свой трактат на столе.
Вы, конечно, читали «Тоузих оль-масаэль»? — начал я.
Шейх расплылся в улыбке. Она означала — «Что за вопрос!»
Наверно, помните, что там написано про Рамазан?
Улыбка стала еще милей.
Прервемся. Я объясню, что это такое.
«Тоузих оль-масаэль»86— один из главных трудов Хомейни. Пост (Рамазан) — одна из глав этой
книги. Хомейни — «марджа от-таклид» — мудрец, к которому обращается паства. От имени
паствы он задает вопросы и сам на них отвечает. Наставления обязательны для правоверных. В
книге расписаны все детали — от рождения мусульманина до кончины. Большое внимание
уделяется сексу. Можно узнать, например, когда дозволено спать с собственной тещей и с какого
момента этого делать нельзя. Или как быть, если угасли нежные чувства к верблюдице, которую ты
долгие годы любил? Это действительно важный вопрос. Зарезать не можешь, заставить работать
— неловко. Но если ты небогат и не в силах ее содержать? Имам отвечает: «Надо продать! Но
продать в чужую деревню, где люди не знают о вашей любви». Когда я читал эту книгу, из
любопытства стал выяснять, почему же в чужую, почему не в свою, чего тут стесняться? Ответ
оказался предельно прост. Деревня — это сплошная родня. А ну как твой родственник, который ее
купил, тоже влюбится и вступит с ней в связь? И будет кровосмешение. Вот поэтому надо в чужую.
То, что здесь сказано, может быть, вызовет смех, не исключаю, что отвращение. Но хочу, чтоб вы
знали: Хомейни на самом деле мудрец. И то, что он объясняет, действительно нужно людям.
Миллионам! Тем самым, что привели его к власти.
Жил в те годы аятолла Дастгейб, милейший дед, похожий на Хоттабыча. В отличие от многих своих
коллег никого не взрывал, не травил и не мучил. Умер, правда, не собственной смертью. Дастгейб
был великим ученым по раю. Что там и как, знал лучше всех. Об этом писал. Если ты,