Я уже кричала, и, судя по озабоченным лицам Эймса и Флетчера, моя горячность не осталась незамеченной. Брэд, напротив, оставался безучастным и смотрел на меня с леденящим спокойствием.
Когда я замолчала, закончив свою тираду, воцарилось молчание. Потом Эймс с Флетчером переглянулись, после чего слово взял Эймс:
— Пусть так, мисс Говард, — а интуиция мне подсказывает, что вы с нами откровенны, — но факт остается фактом: деньги, которые вы перевели на счет отца, помогли скрыться преступнику, которого мы разыскиваем. Нам придется представить моему руководству в Бюро полный отчет о вашем финансовом положении, чтобы понять, был ли этот перевод единичным или одним из многих.
— Я никогда, ни разу в жизни,не давала ему до этого денег.
— Тогда, надеюсь, мы сумеем это подтвердить после проверки ваших банковских счетов и всех финансовых трансакций за последние пять лет.
Он потянулся за своим портфелем и вынул бланк договора.
— Мы, конечно, могли бы получить постановление суда и арестовать ваши счета на время расследования, — сказал он, — но я уверен, вы предпочтете другой путь и докажете, что готовы сотрудничать с Бюро и КЦБ — Комиссией по ценным бумагам.
— Мне скрывать нечего, — заявила я.
— Тогда не откажитесь подписать эту доверенность, которая обеспечит нам полный доступ к вашим банковским счетам.
Эймс подтолкнул документ ко мне, положив сверху на бумагу шариковую ручку. Сначала я искоса взглянула на Брэда. Он едва заметно, но решительно кивнул мне. Я взяла ручку и подписала документ, который предоставлял Федеральному бюро расследований и «любой другой правительственной организации» право совать нос в мои финансовые дела, а затем подтолкнула бумагу назад к агенту Эймсу. Он подхватил ее, энергично кивнув, и спросил:
— У вас есть паспорт, мисс Говард?
— Разумеется, — ответила я, а сама подумала: Он наверняка и так уже это знает.
— Мы бы попросили вас сдать его нам, — попросил он, — только до конца расследования.
— Сколько времени оно будет продолжаться? — поинтересовалась я.
— Три или четыре недели… по крайней мере, та его часть, которая касается непосредственно вас. Вы не планировали выездов за границу в ближайшие недели?
— Да нет, знаете ли.
— Тогда, уверен, вы не будете возражать — еще один акт доброй воли с вашей стороны — против того, чтобы на время передать свой паспорт нам. Если ваш руководитель не будет против, один из наших сотрудников прямо сейчас мог бы доставить вас домой, в Соммервиль, чтобы вы вручили ему документ.
Они знают, где я живу.
— Я не возражаю, без проблем, — откликнулся Брэд.
— Счастлив это слышать.
Эймс сунул руку в карман, вытащил мобильный телефон, набрал номер, быстро переговорил по нему и захлопнул, громко щелкнув.
— Агент Мадьюро ожидает у входа в синем «понтиаке» без опознавательных знаков. Он отвезет вас домой и доставит обратно, все в течение часа, с учетом пробок. Он выдаст вам расписку, а вы ему — паспорт. Как только расследование закончится, мы с вами свяжемся и вернем документ.
Эймс поднялся, а за ним и Флетчер. Они протянули мне руки. Я пожала их с отвращением. Но выбора не было, отказаться от пожатия я не могла, и отлично это понимала. Что касается Брэда, он продолжал сидеть, внимательно изучая свои ногти и явно не желая встречаться со мной взглядом.
Я спустилась вниз. Агент Мадьюро стоял у автомобиля.
— Мисс Говард?
Я кивнула.
— Беверли-роуд, двадцать два, в Соммервиле?
— Вы хорошо осведомлены, — ответила я.
Он скупо улыбнулся и распахнул передо мной заднюю дверцу. Дождавшись, пока я устроюсь, он занял водительское место, и мы тронулись. Всю дорогу до Кембриджа он молчал. Я против этого не возражала, да и не до разговоров мне было — меня просто трясло при мысли о том, каким чудовищем оказался мой родной отец. Все, что делал этот человек, к чему он прикасался, было замешано на фальши и грязи. И хоть я годами сама себя обманывала, сейчас мне открылось то, чего я раньше не отваживалась признать: отец никогда не любил меня, я так и росла с уверенностью, что ни в чем не могу на него рассчитывать. Мое благополучие, мое здоровье его никогда не интересовали, и отныне больше не нужно было делать вид, будто это не так. Да и мама не могла дать мне той беззаветной родительской любви, которой мне так отчаянно недоставало. Она — вот идиотизм! — по-прежнему мечтала о том, что в один прекрасный день наш папочка к ней вернется. И если я открою ей то, о чем узнала от агентов ФБР и КЦБ, мама наверняка воскликнет, что все это гнусная ложь, отец не способен на преступление, он честнейший человек, настолько безоглядно она в него верит.
Сама того не ожидая, я вдруг со всей силы ударила кулаком по сиденью рядом с собой, пытаясь сдержать рыдания, рвущиеся из горла. Агент Мадьюро посматривал на меня в зеркало заднего вида.
— С вами все в порядке, мэм? — спросил он.
— В полном порядке, — процедила я сквозь стиснутые зубы.
Когда мы добрались до моего жилья, агент Мадьюро вышел и открыл дверцу машины с моей стороны со словами:
— Если вы не против, я поднимусь с вами.
— Пожалуйста.
Наверху я достала свой паспорт и протянула ему. Мадьюро, кивнув, взял его, после чего довольно долго копался с бланком, перенося в него паспортные данные. Затем передал бланк мне, попросив вписать мой домашний адрес, номера домашнего и служебного телефонов и подписаться под печатным текстом, гласившим, что я передаю свой документ добровольно. Там говорилось также, что я предоставляю Федеральному бюро расследований право держать мой паспорт у себя «в течение неопределенного времени» и не буду требовать документ назад, пока Бюро само не сочтет возможным вернуть его мне. Читая декларацию, я сердито поджала губы.
Заметив это, агент Мадьюро успокаивающе произнес:
— На самом деле паспорт вам вернут сразу, как только завершится проверка. Скорее всего, через несколько недель, хотя, конечно, все зависит от того, как…
Неоконченная фраза повисла в воздухе — агент понимал, что нет никакой нужды договаривать. Я взяла ручку и нацарапала свою подпись. Мадьюре вынул нижний листок с отпечатавшейся на нем копией и протянул мне.
— Это ваш экземпляр, — пояснил он.
Мы спустились, сели в машину и за всю дорогу назад в Бостон не сказали друг другу ни слова.
Я вошла в вестибюль «Фридом Мьючуал», и прямо у входа путь мне преградила дежурная, не давая пройти дальше:
— Мистер Пулман хочет видеть вас немедленно.
Кто бы сомневался!
— Обождите здесь, пожалуйста, я ему позвоню.
Она прошептала что-то в телефонную трубку, потом взглянула на меня и сказала:
— Он ожидает вас в своем офисе.
До этого я ни разу не была в офисе Брэда. Идя по коридору к массивным, обшитым деревом дверям, я размышляла о том, что это посещение святая святых окажется, скорее всего, первым и последним. Звонко стуча каблуками по паркету, я удивлялась собственному хладнокровию — спокойствие такого рода появляется у людей перед лицом неотвратимого рока.
Я постучалась и услышала крик Брэда:
— Входите.
Открыв дверь, я вошла в кабинет, своим оформлением напоминавший клуб лондонских джентльменов, как я его себе представляла: массивная мебель красного дерева, огромные, обитые бордовой кожей кресла под старину, и картины времен федералистов на стенах, и огромный камин с настоящими бревнами, и большущий глобус девятнадцатого века. Брэд сидел за просторным письменным столом, похожим на тот, за которым адмирал Нельсон в свое время наносил на карту планы морских сражений. Зная умение Брэда получать все, что он захочет, я бы не удивилась, узнав, что это и в самом деле стол Нельсона.
Когда я вошла, Брэд пристально смотрел на монитор компьютера, в очках (он никогда не показывался в них на публике) на кончике носа.