Я должен засвидетельствовать, как человек, много раз говоривший с государыней, и даже подолгу, что государыня для иностранки прекрасно говорила по-русски, очень бегло, не задумываясь над словами, только иногда неправильно составляла фразы, и с небольшим акцентом, и не немецким, а английским. При втором или третьем приеме моя мать поняла причину казавшейся холодности государыни, взяла инициативу разговора на себя, к большому облегчению государыни, которая беседовала впоследствии с моей матерью вполне непринужденно.
В своем обращении с окружающими государыня, так же как и государь, была необычайно проста. Эта чарующая простота и чисто русское радушие на приемах располагали к ним всех, кто удостаивался приглашений. Государыня бесконечно ценила всех лиц, которые шли к ней с открытой душой, понимали ее переживания и сочувствовали ее горестям.
Но таких людей было мало. В припадке какого-то умственного маразма большинство считало своим долгом клеветать на эту святую женщину, не давая себе труда понять ее и обвиняя ее в ледяной холодности и заносчивой гордыне. Ошибочно думать, что их величества относились враждебно или отрицательно ко всем тем, кто позволял себе неодобрительно отзываться о Распутине.
Примером такого непримиримого противника Распутина являлся мой отчим, генерал Думбадзе, приказавший в 24 часа выслать из Ялты приехавшего туда Распутина. Несмотря на вмешательство дворцового коменданта, Распутин был посажен в автомобиль и ровно через 24 часа покинул пределы не только Ялты, но и ее уезда. Если Распутин и бывал впоследствии изредка в Ялте по несколько дней, то только благодаря своему поклоннику, исправнику Гвоздевичу, обставлявшему его приезд строжайшей тайной от моего отчима. Их величества об этом знали, и государь даже осведомился об этом у него самого и получил ответ, что Думбадзе не считает возможным допустить Распутина в Ялту по своим личным соображениям охраны, а также и просто потому, что он его не любит. Несмотря на это, их величества продолжали любить моего отчима, и он с их стороны, к зависти свиты и негодованию некоторых придворных поклонников Распутина, пользовался всегда их неизменным расположением. Не терпели только их величества тех людей, которые занимались грязными доносами на Распутина, зачастую весьма слабо мотивированными. Они чувствовали, что травля Распутина касается их самих, и верили, что чистый человек грязью запачкан быть не может.
Вначале мой отчим не допускал в Ялту и Моргенштерна, петербургского графолога, имевшего доступ во дворец, из-за его еврейского происхождения. Но за него по телефону энергично вступился министр двора, и мой отчим должен был сменить гнев на милость и разрешить ему месячное пребывание в Ялте и даже принял его у себя.
Моргенштерн оказался очень интересным человеком, великолепно определявшим характер по почеркам. Я был лично знаком с ним и помню следующий случай. Как-то приехал он к нам во время пятичасового чая, застав у нас гостившего брата И.А., Николая Антоновича Думбадзе. Он собирался куда-то ехать, но с приходом Моргенштерна задержался еще на балконе, где мы все сидели. Завязался оживленный разговор на тему о графологии, гипнозе и отгадывании чужих мыслей. Моргенштерн предложил собравшимся сделать опыт, а именно в его отсутствие что-нибудь сделать. Я помню, что вышел с ним из дома на плац, и когда нас позвали и мы вернулись, не успел он войти на балкон, как сказал:
– Дорогие братья поменялись фуражками.
Все ахнули. Как мог Моргенштерн угадать, мне это и по сей день непонятно, так как фуражки были у братьев совершенно одинаковыми и размер головы один и тот же.
Никакой роли при дворе Моргенштерн не играл. Их величества интересовались им только потому, что им были собраны тысячи автографов всех известных коронованных и некоронованных лиц того времени, причем он о своих исследованиях издал прекрасную книгу, научно обоснованную и снабженную факсимиле, которую и подарил на память моему отчиму.
Одной из драм в жизни государя было навязанное ему традицией, освященное веками, унаследованное им самодержавие, охранять основы которого он клятвенно обещал в день священного коронования. Совершенно не будучи по натуре самодержавным монархом, в силу данной клятвы государь всю свою жизнь пытался охранять врученные ему Господом права, не считал возможным дать России полную конституцию, видя в этом акте нарушение торжественно данного на кресте и Евангелии слова.