Государь рассмеялся и просил отчима не беспокоиться за него, сказав, что постарается исполнить приказание строгого главноначальствующего. Но страсть к быстрой езде взяла верх, и государь продолжал бешеным ходом ездить на своем любимом открытом «делоне-бельвиль»[9].
Одновременно с постройкой дворца был перестроен и дом, в котором жила моя мать. Он находился при въезде в Ливадию в расположении казармы 1-й роты 52-го Виленского полка, постоянно квартировавшей в Ялте, и выходил на ротный плац. Дом был полутораэтажный, построенный у обрыва, лицом к морю. Дом предназначался для ротного командира и был очень тесен для такой большой семьи, как у моего отчима, но последний не терпел никакой пышности, не требовал красоты обстановки, довольствовался спартанской простотой одной комнаты в казарме, где и жил до свадьбы с моей матерью, и только ради нее согласился переехать в новое помещение. Под ее же влиянием он согласился и на надстройку одного этажа. В обоих этажах были огромные открытые террасы, обвитые глициниями. Вид с них открывался на всю Ялту и был поразительно красив, в особенности вечером, когда Ялта блистала тысячами мерцавших огоньков, отражая их в глубине зеркально тихого залива, по которому ярко скользил красной полоской то тухнувший, то снова загоравшийся свет маяка. Но все же от перестройки дом моей матери не сделался ни дворцом, ни даже хорошей виллой, а был, как снаружи, так и внутри, более чем скромным и вполне гармонировал с укладом жизни семьи моего отчима.
Глава VIII
Во время пребывания моего у матери и приездов царской семьи я впервые близко столкнулся с Крымским Ее Величества полком, как с офицерами, приходившими с эскадронами на охрану Ливадии, так и с солдатами, так как после ухода батальона 16-го стрелкового полка в Одессу на место постоянной стоянки конный конвой моего отчима был заменен всадниками Крымского полка.
Я почти все время ездил верхом в сопровождении одного из ординарцев, татар и вообще к гневу матери, что называется, пропадал в расположении ординарческих казарм, а главным образом конюшен. Благодаря близости нашего дома к казармам я невольно ознакомился во всех мелочах как с бытом, так и с жизнью русского солдата, с ним самим, с его мыслями, стремлениями и желаниями. Эти знания очень пригодились мне впоследствии, во время моей последующей службы в этом полку.
В 1912 году в моей жизни произошло большое событие. Я поступил в 4-й класс Одесского кадетского корпуса, а до того держал ежегодно экстерном экзамены сначала при Митавской, а потом Ялтинской гимназиях. Поступая в корпус, я не имел намерения в будущем служить в кавалерии, несмотря на то что хорошо ездил верхом и любил лошадей. Моим страстным, но не сбывшимся желанием была служба во флоте. Я намеревался при переходе в 5-й класс перевестись в морской корпус. Но моя мать категорически воспротивилась этому, и я, перейдя в следующий класс, перевелся в Николаевский кадетский корпус в Петербурге, куда должен был быть переведен мой отчим. Теперь я с удовольствием вспоминаю об этих двух годах корпусной жизни, но тогда, несмотря на всю привлекательность для меня ношения военной формы, чувствовал, благодаря своему свободному домашнему воспитанию, гнет корпусного режима, и первые дни моего пребывания в нем были для меня очень тяжелыми.
Проводя летние каникулы у матери, я видел наследника, резвящегося в Ливадии со своими сестрами в парке и во время прогулок со своим гувернером Жильяром. Наследник был не по годам развитым мальчиком, очень серьезным и вдумчивым, и болезнь с ее неимоверными страданиями наложила на него свой отпечаток. Будучи очень живым и экспансивным по натуре, он никак не мог примириться с необходимостью беречь себя и во время игр часто падал и ушибался, и каждый раз эти ничтожные для других детей удары и синяки вызывали у него сильнейшие приступы болезни.
Занимался он охотно, и науки давались ему легко, но языков он не любил, хотя и учил, и знал французский, а потом и английский языки. Немецкий ему не преподавали. Заметив манеру свиты и вообще двора говорить между собою по-французски, а в последнее время на английском, ставшим модным языком, наследник как-то сказал:
– Когда я буду царем, то при моем дворе будут говорить только по-русски.
Вообще наследник еще в отроческие годы уже сознавал свое положение, и я помню, как мой отчим, вернувшись после завтрака во дворце, рассказывал, что, когда все вышли из-за стола на внутренний министерский дворик дворца, где государь обыкновенно курил и разговаривал с приглашенными, наследник задержался в столовой и, сидя за столом, что-то усиленно измерял на нем спичкой. В этот момент к нему подошел генерал Сухомлинов и поздоровался с ним. В ответ на его: «Здравия желаю, ваше императорское высочество» – он услышал озабоченное: «Здравствуйте», и наследник, не обращая на него внимания, продолжал заниматься своим делом. Тогда генерал полушутя-полуобиженно заметил: