В одном из первых больших боев около Сувалок 17 сентября я был ранен в руку осколком бризантного снаряда, но, не перевязываясь, остался в строю до конца боя, продолжавшегося около пяти часов. В этом бою с арьергардом отступавшего германского корпуса, ошибочно принятого нами за уходивший обоз, бригада попала под сильнейший сосредоточенный огонь немецкой тяжелой артиллерии и после неравного спешенного боя отошла в лес. В лесу я отправился с одним всадником искать дорогу для одной из отошедших партий, оставшейся в одиночестве с тяжело раненным поручиком моего полка В., заблудился и после двух суток странствования по дремучему Августовскому лесу, в полном неведении, где свои, где противник, без карты я нашел, в конце концов, свой полк в Августове.
Рана моя стала гноиться, и меня эвакуировали в Ригу, где я сначала лежал в чудесном лазарете при городской больнице, потом месяц провел, долечиваясь, в имении Зегевольд у моих друзей детства князей Кропоткиных, после чего вернулся на фронт. Из Зегевольда я ездил на три дня в Петербург навестить своих родственников.
Глава XI
В Петербурге за время войны я был впервые. Странное, скверное впечатление произвел он на меня.
Пройдя вечером на Невский, залитый морем света, я увидел его еще более оживленным, чем в мирное время. Шикарные туалеты дам, последние модели из Парижа, соболя, котиковые манто, крупнейшие бриллианты, переливавшиеся всеми цветами радуги из-под шляп прелестных обладательниц, смешивались с серо-зеленой военной толпой, запрудившей Невский на всем его протяжении. Штатских почти не было видно. Казалось, что весь Петербург, или, по новому наименованию, Петроград, мобилизован до последнего жителя и готов ежесекундно выйти на фронт, чтобы сложить головы на поле брани. Но, пристальнее всматриваясь в сновавшую мимо меня военную толпу, я был поражен сравнительно малому количеству в ней офицерства. Все остальное «защитное», проносившееся мимо меня, звеня шпорами, сверкая золотыми и серебряными погонами, напоминало не военных, а ряженых Масленичной недели.
Наличие солдатских шинелей, погон, шашек, шпор с малиновым звоном отнюдь не придавали ей военного вида. Это были штатские в военной форме. Форменные мундиры всей этой молодежи, с их неведомыми для меня отличиями в виде красных крестов, топоров, лопат, якорей и еще Бог его ведает чего, на погонах были совершенно новы и непонятны!
– Это что еще за герои? – спросил я моего спутника по прогулке по Невскому.
– Что? Да разве вы не знаете? Это – земгусары и гидроуланы…
Я ахнул.
– Как, – говорю, – да вы бредите, повторите еще раз!
И мой спутник мне объяснил, что все это уполномоченные, особо уполномоченные, начальники и служащие в общественных организациях, работающих на оборону, как-то: Земского союза, или Земсоюза, или Союза городов, что вместе и называется Земгор. Он формирует санитарные отряды, поезда, бани, отряды гидротехников по выкачиванию воды из окопов и т. п. Досужие петербуржцы прозвали их «гидроуланами» и «земгусарами» за их любовь подделываться под «кавалеристов». Словом, это были все те, которые, нарядившись в балаганную военную форму, на законном основании уклонялись в тылу от службы на фронте, а впоследствии сделались главными агитаторами и растлителями нашей могучей армии, изнемогавшей в тяжелой борьбе. Махровым цветком распустились «земсоюзы», «земгоры» и другие организации, сокращениями испакостившие русский язык и уготовившие путь будущим «совдепам», «совнаркомам», «комбедам», «профсоюзам» и прочей дряни…
Было противно и больно наблюдать все это. Около здания городской думы стояла толпа народа и слышались какие-то крики. Я захотел посмотреть, в чем дело, но мой спутник заупрямился:
– Не стоит, надоело! Это один из очередных сборов.
Но я все же потащил его к толпе. Глазам моим представилась удивительная картина. На тротуаре было устроено подобие павильона с громадной надписью: «Артист – солдату», и из него слышался дикий вопль. Кто-то дрожащим, как будто предсмертным голосом кричал:
– Х-х-хоо-ло-дно в о-о-копах! Ух, как холодно, жертвуйте, граждане, жертвуйте! Хо-о-олодно в о-к-опах!
Оказывается, производился сбор артистами в пользу нашего брата.
Впечатление получилось отвратительное. Гнусавый голос какого-то шута производил впечатление полного нашего провала на фронте; попытка сбора на нищую, босую и оборванную армию, потерпевшую непоправимое поражение, и создавала унылое настроение толпы, вносившей пятаки и гривенники.