Говорят, что эти же артисты устраивали какие-то летучие концерты, но я их не слышал. Много проще и разумнее было бы поднять настроение толпы хорошим боевым маршем оркестра и сказать:
– Православные! Вы только что слышали лихой марш, но помните, что там, на фронте, защищая нашу родину, в холод и стужу идут в атаку наши отцы, мужья, сыновья и братья! Так неужели мы не поможем им?
А вместо этого по Невскому кто-то дико вопил: «Хо-о-о-лодно в о-о-копах! Ух, как х-о-о-олодно!»
Таково было положение и настроение толпы на Невском. А театры, как я убедился, делали битковые сборы, рестораны процветали, и вино в них, несмотря на запрещение, лилось рекой.
И всюду, везде и во всем все напоминало пир во время чумы! Настроение того общества, в котором я вращался, да и вообще всего петербургского общества снизу доверху, за редким исключением, было далеко не боевое.
То, чего я наслушался в Петербурге в нескольких гостиных, где я бывал, все было по-старому. Отсутствие некоторых завсегдатаев, уехавших на фронт, мало замечалось, французская речь по-прежнему перемешивалась с английской, но по некоторым русским фразам все же можно было иногда вспомнить, что находишься в России. Различные «тант[11] Зизи» и «кузина Минни» с весьма серьезными лицами обсуждали внешнюю и внутреннюю политику России, критиковали положение на фронте.
Все это было настолько отвратительно и глупо, что я более трех дней в Петербурге не выдержал и, окончательно сбитый с толку, больной душевно и нравственно, уехал в Зегевольд, а оттуда на фронт.
Распутин! Это имя было самым модным и самым боевым на светском и политическом горизонтах Петербурга. Чего только я не наслушался о Распутине за эти дни, начиная с категорических уверений, что государыня сделала Распутина «придворным лампадником», создав эту новую «должность», дабы дать ему возможность переселиться во дворец.
Положим, как по секрету сообщали некоторые, это совершенно излишне, так как Распутин и без того днюет и ночует во дворце!
– А Вырубова? Бедная Анна Александровна, она окончательно тронулась, сойдясь с этим мужиком! – можно было слышать в салонах, где я помню, кто-то заметил:
– Государыня – игрушка в руках Вырубовой, а государь – нуль по сравнению с Распутиным. Можно Россию поздравить с императором Григорием I и императрицей Анной!
И гнусные сплетни венчались слухами «о регулярном спаивании государыней государя при участии Распутина»…
Я не собираюсь на страницах моих воспоминаний разбивать по пунктам все эти обвинения и клевету на несчастных венценосцев, мерзость всех этих сплетен и их абсолютная вздорность и так ясна читателю из ранее мною написанного. Я вспомнил об этой гнусной лжи и провокациях, свивших прочное гнездо в русском обществе задолго до революции, только для того, чтобы показать, до какого морального и нравственного упадка дошло в те годы наше общество.
Глава XII
В январе 1915 года отец обратился к государыне с просьбой устроить мне поступление в одно из военных училищ, несмотря на не оконченный мной корпус. Просьба была ею уважена. Высочайшим приказом, в изъятие из закона, мне разрешалось поступить в любое из военных училищ по собственному выбору.
Я избрал Елисаветградское кавалерийское училище, ближайшее к Одессе, в которое и поступил 1 июня 1915 года, а 1 февраля 1916 года окончил его и был произведен в прапорщики по армейской кавалерии с зачислением на службу в 5-й гусарский Александрийский Ее Величества полк, так как свободных вакансий в Крымском конном полку не было.
В январе 1915 года я был глубоко осчастливлен получением первой боевой награды, Георгиевского креста 4-й степени за бой 17 сентября 1914 года. В это время заболел мой отчим. С ним случился сильнейший сердечный припадок, миокардит сердца, явившийся следствием контузий, полученных при взрыве бомбы, брошенной в него в 1907 году. Он, в сущности, никогда окончательно не поправлялся и сгорал, как свеча, на руках моей матери, обезумевшей от горя и совершенно поседевшей за год мучений ее любимого мужа.
Несчастный И.А. Думбадзе скончался в сильных страданиях 1 октября 1916 года. Моя мать была совершенно убита этой потерей.
Их величества также сожалели о смерти этого истиннейшего и благороднейшего, беззаветно им преданного человека, и моя мать получила от государыни следующую телеграмму:
«С глубоким прискорбием узнала о постигшем Вас горе. Пошли Вам Господь сил и крепости нести Ваш тяжелый крест.