— Так-то оно так, но никаких гарантий это не дает. Каждый второй из нас получил девятку, и я не первый, кому ты обещаешь легкую победу.
Грация хочет что-то возразить, но звенит звоночек, оповещая о том, что время Маркуса вышло, и ей приходится проводить его на место. Следующее интервью будет с Линарией Шоу. Появление ее на середине сцены сопровождается шквалом аплодисментов: еще бы, образ у Лины такой яркий, «вкусный»!.. На ней белая блузка с квадратным вырезом и длинными свободными рукавами, что фонариками собраны у плеч, и юбка-солнце из красного атласа. Она составляет единое целое с корсетом, туго зашнурованным под грудью Линарии, и скрывает ноги девушки так, что под ней не видно даже туфель. Линария осторожно, чтобы не помять ее, садится напротив Грации и изящным жестом отводит в сторону локон, попавший ей на глаза: стилист оставил несколько прядей, чтобы те обрамляли лицо девушки, а остальные нарочито небрежно сколол небольшой заколкой.
— Линария, ты слышишь эти аплодисменты? Они все в твою честь! — восклицает Грация.
— Это приятно, — смущенно улыбнувшись, отвечает девушка. — Хотя очень непривычно.
— Что же, в Дистрикте-11 такую яркую девушку не балуют вниманием? Ни за что не поверю!
— В Дистрикте-11 людям некогда глазеть друг на друга, да и нарядных платьев я не ношу: они быстро испортятся. Нам ведь приходится работать под палящим солнцем, копаться в земле…
— Оу… — Грация на мгновение расстраивается, но тут же воодушевленно продолжает: — Зато если ты победишь в Голодных Играх, тебе не будет нужды заниматься тяжелым трудом, и тогда ты сможешь носить все, что захочешь!
Линария нервно смеется:
— Это, конечно, заманчивая перспектива, но я не очень верю, что смогу победить. Зазеваюсь на арене, споткнусь обо что-нибуть — и меня прикончит переродок или более сильный трибут.
— Мне кажется, ты себя недооцениваешь!
— Всегда лучше недооценить, чем переоценить, — пожимает плечами Линария. — Но сейчас я пытаюсь судить объективно. Например, пока я шла к тебе, споткнулась о подол платья и едва не упала — чудом удержала равновесие!
— Тогда это самое чувство равновесия у тебя развито просто превосходно: никто даже не заметил, что ты споткнулась! Но если говорить начистоту, то хоть какие-то сильные стороны у тебя есть?
-Ну… Думаю, да. Если переживу первый день, я смогу если не удивить зрителей, то хотя бы доказать, что я не самый бесперспективный трибут.
— Значит, руки опускать не собираешься?
— Нет, конечно!
— Ну вот, совсем другое дело — а то заладила: «Не верю, не смогу победить…» Да ты просто набиваешь себе цену! А скажи, что ты будешь делать, если выиграешь? Чем вообще ты обычно занимаешься в свободное время?
— Ищу гармонию, — улыбается Линария. — Мне нравятся древние учения о том, как освободить свой разум от насущных проблем, искусство расслабляться с помощью специальных упражнений и прислушиваться к своему внутреннему миру… Но пока, увы, это мне неподвластно: я слишком завишу от своих проблем. Если бы мне удалось победить, я бы посвящала больше времени изучению этих практик.
— Что ж, это очень интересно! Мне нравится твое мировоззрение! Но, кажется, наше с тобой время заканчивается, так что удачи тебе, Линария Шоу! Ну, а мы поприветствуем земляка Линарии, Кипрея Муссо!
Кипрей, одетый в темно-зеленый пиджак нараспашку поверх светлой рубашки, заправленной в того же цвета классические брюки, проходит отрезок пути от своего места до диванчика, где его ждет Грация, с таким видом, будто он — модель на подиуме.
— Добрый вечер, — чинно здоровается он, картинным жестом проводя рукой по прилизанным русым волосам.
— Здравствуй, Кипрей. Как дела? Ты, кажется, чувствуешь себя вполне уверенно?
— Ты права, я ничуть не нервничаю, — соглашается юноша, и Лисса делает для себя вывод: врун из него никудышный. Был бы уверен в себе, маленькие глазки не бегали бы так затравленно из стороны в сторону. Но Грация, и бровью не поведя, продолжает его подбадривать:
— Это прекрасно, когда трибут не сомневается в своих силах. — (Еще бы он убедил в этом остальных). — Скажи честно, хотел попасть на арену?
— Честно? Нет. И даже не ожидал, что меня могут выбрать. Хотя перевес между мной и парнем, занявшим второе место на голосовании, кажется, был не очень большим… Как бы там ни было, участвовать в Играх я не хотел.
— Отчего так?
— Если ты добровольно идешь на арену, двадцать три шанса из двадцати четырех, что ты самоубийца. Но дело даже не столько в этом — победить возможность есть всегда, но… Гарантировать ее нельзя, а у меня в Дистрикте-11 осталась бабушка. Одна бабушка и больше никого: родители погибли уже давно, а братьев или сестер у меня никогда не было. И у бабушки есть только я один, и я не могу, не имею права оставить ее.
— Как это трогательно… Значит, бороться за жизнь на арене ты будешь ради того, чтобы вернуться к бабушке и сказать ей: «Бабуля, я победил!»?
— Примерно так. Это тяжело, но у меня по крайней мере есть стимул не сдаваться.
— Это прекрасные слова, достойные настоящего мужчины! Друзья, давайте же поддержим Кипрея в его благородных стремлениях! — И под одобрительный гул из зала Кипрей возвращается на место, облегченно выдохнув. Грация тем временем приглашает к себе Антрациту Бэнкс, напоминая о том, что ей осталось побеседовать всего с двумя трибутами.
Антрацита, миниатюрная девушка из Дистрикта-12, напоминает легкое эфемерное создание. На ней пышное платье чуть выше колена, полностью открывающее руки и зону декольте. Ярко-голубой, под цвет глаз, корсет справа наискосок запахнут черной драпировкой, украшенной жесткими ажурными вставками, едва касающимися плеча. Сложная юбка скроена из множества элементов, напоминающих лепестки или… крылья бабочки. Переливающиеся всеми оттенками голубого, с тонкими черными прожилками и черной же окантовкой, они, очевидно, держатся на каркасе, и Антрацита долго пытается усесться на диван так, чтобы «крылышки» не помялись. Наконец, ей это удается, и первое, что она говорит Грации на вопрос о Капитолии, — это то, как трудно научиться ходить в этих роскошных платьях и на каблуках. Говоря это, она демонстрирует зрителям лазурные босоножки на среднем по высоте, но очень тонком каблучке, и вздыхает.
— Но красота ведь требует жертв, верно? Посмотри, как ты нравишься зрителям! — замечает Грация, и Антрацита невольно улыбается.
— Да, наверное, все эти мучения стоят того, чтобы почувствовать себя… прекрасной.
Она и правда очень хорошенькая сегодня в этом платье-бабочке, с легким макияжем и высокой прической, открывающей лоб и украшенной заколками в виде ярких мотыльков.
— После твоего внушительного и, не побоюсь этого слова, сурового образа на Церемонии открытия это платье кажется в разы более нежным, чем на самом деле! — восторгается Грация, любуясь всевозможными оттенками голубого на нарябе Антрациты. — Ты знаешь, оно очень подходит под твои глаза!
— Мой стилист тоже так считает. Он говорит, на создание этого образа его вдохновили именно мои глаза.
— Ого, да ты уже стала музой! Я даже немного тебе завидую. А как тебе Капитолий, нравится?
— Не особо, — хмурится Антрацита. — Нет, здесь, конечно, красиво, но люди, с которыми мне довелось здесь общаться… — Она запинается на мгновение, словно хочет ругнуться покрепче, но делает над собой усилие и заканчивает фразу: — Мне неприятны.
— И я кажусь тебе неприятной?
— С тобой я не провела несколько дней, вынужденная слушать все твои советы, так что не могу ответить.
— Ну хорошо… От твоей сопровождающей я слышала, что ты чересчур вспыльчива, это правда?
— Вас это удивляет? Меня поместили в гигантскую клетку и откармливают, чтобы потом убить как можно зрелищнее… Конечно, я буду злиться. Но только вот помирать не собираюсь, — просторечиво обрывает Антрацита. — Вот видишь, снова погорячилась.
— Ничего страшного, я прекрасно понимаю, ты волнуешься перед ареной и потому говоришь грубости. Ты ведь наверняка рассчитываешь на победу, правда?..
Своим мягким голосом Грации удается усмирить гнев девушки, и вскоре она начинает расспрашивать ее о жизни в Дистрикте-12, о семье и друзьях… Оказывается, что со своим товарищем по несчастью, Виком, Антрацита знакома с самого детства: они близкие друзья, и она не может представить, чтобы на арене Вик превратился в ее врага и соперника. Это поддверждает и сам Вик Холливел, когда наступает наконец его очередь отвечать на вопросы Грации.