— Это явно не мне, — замечает Вагнер, убирая кинжал в ножны. Айвори удивленно оборачивается и, дождавшись, пока посылка опустится на землю, подбегает к ней. Записка, приложенная тут же, гласит: «Не режьте волосы!», и Айвори в восторге кричит:
— Терра, иди скорее сюда! Они прислали тебе лук!
========== XIX ==========
Шейди страшно. Так страшно, как не было еще никогда в жизни — за Дэша, за себя, за то, что будет с ними дальше. Она боится неминуемого приближения ночи: ночью они будут слишком уязвимы, Дэш не сможет держать вахту, а одна Шейди ни за что не продержится до рассвета. А если и продержится, если заметит подкравшегося к ним врага — что она сможет против него, если он будет вооружен? Одна она бы еще спаслась, но бросать Дэша — нет, ни за что. Шейди не может допустить такого. Она будет оберегать его, пока ему не станет лучше, пока он не сможет подняться и идти сам… Мысли о том, что Дэш может умереть, Шейди старается гнать прочь — от них тоже страшно. Ведь это Дэш, ее Дэш, сильный, храбрый, выносливый — он обязательно справится, выстоит и продолжит эту страшную битву…
Она никак не могла остановить кровь. Это удавалось ей на какое-то время, но затем бинты снова начинали краснеть. Нужно было зашить рану, хоть чем-то зашить, но в рюкзаке, который Дэш ухватил у этого проклятого Рога, не было ничего подходящего: лишь бутылочка спирта, бутылочка йода и упаковка бактерицидного пластыря. Пластырь оказался хорошим, но что такое пластырь против огромной колотой раны на плече?.. Шейди максимально стянула ее края, заклеила по всей длине наподобие швов и наложила повязку, злясь на Капитолий. В Тренировочном центре она узнала об оказании первой помощи столько, что могла бы служить полевой медсестрой в год восстания, но какой в этом толк здесь, на арене, когда у нее нет ни иглы, ни лески, чтобы наложить Дэшу швы?..
С губ Дэша срывается тягостный вздох, и Шейди устало касается губами его лба — горячий. Дэша лихорадит, и Шейди весь день дает ему травяной чай, чтобы сбить жар — к счастью, в рюкзаке нашлось две бутылки воды, которую она время от времени нагревает над тлеющими углями. Сама Шейди почти не пьет, перебивая жажду фруктами, и не спускает с Дэша глаз. Потеря крови так велика, а он все еще держится — так может, у них еще есть шанс?..
В мрачных сумерках раздается торжественный гимн Панема, и небо освещает изображение капитолийского герба. Дэш хочет приподняться на локтях, чтобы взглянуть на портреты погибших, но Шейди велит не двигаться, и он послушно глядит в небо, лежа на земле. А сама Шейди с удивлением замечает среди звезд портрет Анести Халлен. Кажется, такое за историю Голодных Игр происходит впервые: обычно профи переживают первый день в полном составе, а Анести была действительно хороша. Ее смерть, в отличие от смерти Инграты из Второго, кажется слишком неожиданной. А вот гибель Тита не слишком удивляет: видно, он сам и подорвался на своей гранате. По счастью, Шейди не видела этого, хотя и слышала взрыв — когда это случилось, она еще не успела покинуть пределы Рога изобилия. Проклятого Рога, места, которое она теперь ненавидит.
Лицо Седьмого в небе медленно затухает. Парень из Девятого, парень из Одиннадцатого, девушка из Двенадцатого — вот и все жертвы на сегодня. Шесть человек — ровно четверть из всех, кто этим утром сошел со стартовых дисков, но Шейди нет до них никакого дела: на ее руках мучается от боли Дэш, и только это имеет сейчас значение.
Она еще долго смотрит в темноту, пока горячие пальцы Дэша не сжимают ее запястье.
— Пожалуйста, ложись спать, — хрипло просит он. — Я посторожу. Если что, разбужу тебя, и тогда беги, беги как можно дальше…
— Молчи, — шепчет Шейди в ответ. — Молчи и спи, слышишь? — Он кажется таким бледным, таким измученным…
— Я все равно не смогу уснуть. — Его лицо кривится в темноте. — Тебе нужен отдых.
На ее глазах выступают слезы. Склонившись, Шейди дрожащей рукой гладит Дэша по щеке и вздыхает. Она и правда устала, но разве ее усталость можно сравнивать с болью, которую испытывает Дэш?
Он обхватывает ее за талию здоровой рукой и настойчивым жестом велит ложиться. Всхлипнув, Шейди поддается. Проверяет повязку — кажется, рана перестала кровоточить, вот только хороший ли это признак?.. — и укладывается под боком у Дэша. В голову лезут мысли о родных — его и ее. О маленьком братишке Гасе, о матери с отцом, но больше все же о родителях Дэша — наверное, они ненавидят ее сейчас. Если бы не она, их сын бы остался в Дистрикте-6, живой и здоровый, и все было бы в порядке… Это она виновата.
Шейди спит этой ночью очень тревожно. Дэш тяжело дышит и стонет время от времени, сжимает до боли ее ладонь, и она, просыпаясь то и дело, как заботливая мать, гладит его по голове, дует на больное место и приговаривает, что все будет хорошо. Но будет ли?..
Под утро, чуть только занимается заря, Дэш будит ее исполненным боли стоном, и Шейди принимается хлопотать вокруг него. Сердце разрывается от жалости: какая же это сильная боль, если даже Дэш, ее сильный, выносливый Дэш не может терпеть?.. И стоит ли дальше так мучиться, если никаких улучшений нет? Шейди осторожно снимает повязку, жесткую от впитанной крови, и обрабатывает едва подзапекшуюся рану спиртом. Кровь почти удалось остановить, но гной все еще продолжает течь, и Дэш мужественно терпит, пока Шейди пытается хоть что-то с этим сделать. Потом она протягивает ему бутыль воды, но там осталось меньше половины, и Дэш отрицательно качает головой, отказываясь. Лицо его кривится в мучительной гримасе, и он закрывает глаза. Он долго еще стонет и конвульсивно дергается всем телом, прежде чем наконец засыпает; Шейди бережно утирает пот у него со лба — сегодня жар еще сильнее, чем вчера, и кажется, от такой температуры скоро начнет сворачиваться кровь. Он все равно умрет, безнадежно думает Шейди. Что бы я ни делала, он все равно умрет.
С мрачной решимостью Шейди Уильямс поднимается с места и на негнущихся ногах бредет к кустарнику, растущему неподалеку. Круглые черные ягоды — чистый яд. Достаточно проглотить одну, чтобы умереть мгновенно, но Шейди набирает целую горсть и бережно ссыпает в карман. Возвращается к мечущемуся во сне Дэшу и с бесконечной тоской и нежностью смотрит в его побледневшее лицо. Седых волос на голове стало еще больше, и она бережно касается их пальцем. Бедный… Сколько боли он вытерпел — не меньше, чем она пролила над ним слез. Вот и сейчас они рвутся наружу, но Шейди решительно достает из кармана пригоршню ягод.
— Прости меня, прости, — шепчет она, стараясь не разрыдаться в голос. Оставляет на потрескавшихся губах Дэша кроткий поцелуй и, отстранившись, тут же вкладывает в них одну за другой несколько ягод, осторожно раздавив каждую. Закрывает глаза и считает про себя: «Один, два, три…» На «шесть» раздается оглушительный пушечный выстрел.
Шейди склоняется над телом Дэша, в истерическом плаче опуская голову на бездыханную грудь. Она до сих пор не может поверить, что сделала это, и перед глазами одно за другим проносятся воспоминания. Вот она бежит, вымокшая до нитки, по плохо освещенной улице, а вот перед ней тормозит роскошная машина, которую мог бы позволить себе только капитолиец. Вот из автомобиля выходит поджарый молодой человек со скошенными скулами и просит прощения, что окатил ее из лужи. Вот он предлагает подвезти ее до дома и с улыбкой рассказывает, что машина не его — он просто поехал делать тест-драйв, чтобы потом авто отправили в столицу. А вот они уже сидят на ее кухне и пьют горячий чай, и малыш Гас вертится под ногами и кричит на весь дом: «А Шейди привела жениха!» И никто тогда даже подумать не мог, чем это все обернется…
На подкашивающихся ногах Шейди Уильямс отходит в сторону и трясущимися руками собирает все вещи, которые у них были. Полупустую бутылку воды, бинт и склянки со спиртом и йодом — в рюкзак, тонкое покрывало, которым они укрывались ночью, — туда же. Короткий меч Дэша — за пояс, хотя она совсем не знает, что будет с ним делать. Сражаться? Она могла бы попробовать ради Дэша, вот только на арене найдутся куда более умелые трибуты.
Подавив ком в горле, Шейди перебрасывает рюкзак за спину и медленно уходит прочь, каждый шаг оглядываясь назад, на Дэша. Сердце разрывает на части — от боли, отчаяния и чувства вины. Она ведь убила его, убила, пусть даже и хотела облегчить ему страдания… Перед глазами все плывет, и за пеленой слез она не может разобрать, куда идет. Новый шаг — и хочется вернуться назад, плакать и молить о том, чтобы все это оказалось дурацким сном.