========== XXX ==========
Маркус смотрит на этого ублюдка Хейта затуманенным взором и готов прихлопнуть его молотом, словно комара, раздавить, размазать по земле, и он с трудом контролирует эмоции: понимает, что Марбл попытается сыграть на его бешенстве. Нужно быть холодным — Хейт ухмыляется криво, натянуто, держа наготове свой меч, и Маркус, не удержавшись, плюет в его сторону:
— Тварь.
Хейт подбирается ближе, не сказав ни слова, и торопливо делает выпад, но сквозь его показную самоуверенность Маркус чувствует животный страх. Тот, которым смердит скотобойня. Страх смерти — а Маркус привык убивать. И Марбл, весь в ожогах и царапинах, Марбл, только что безжалостно убивший его близкого друга, мало чем отличается от свиньи — свинья была бы оскорблена таким сравнением, а потому Маркусу ничуть не жаль. Раз — и сталь меча со звоном ударяется о молот, соскользнув. Два — и очередь Маркуса делать замах. Три — меч летит прочь из рук соперника, четыре — и тот пытается бежать. Маркусу ни за что не догнать его — бегун из него просто ужасный, поэтому пять — и тяжеленный молот летит Хейту вслед.
Пушка не стреляет, крика не слышно, но Марбл лежит на земле, и молот — поперек его спины. И когда Маркус подходит ближе, он слышит тихий хрип и усмехается: профи — не такие уж профи, когда речь идёт о спасении собственной шкуры.
— Наложил в штаны, да? — иронично-сочувственно спрашивает Маркус. Капитолийская публика решит, что он выражается фигурально, упрекая в трусливом бегстве того, кто считал себя лучшим, и их счастье, что камера не передает запахи: вонь от Марбла нестерпимая. Маркус старается не дышать, и так мерзко на душе, и хочется поскорее покончить с этим: он снова берет в руки молот и бьет противника уже по затылку — чтобы наверняка. Проломить ему череп ничего не стоит, и когда по мокрым от пота волосам Марбла Хейта расплывается кровавое пятно, гремит пушечный выстрел, Маркус торопится отойти подальше — зрелище нелицеприятное, и убить — даже такую тварь — совсем непросто. На душе тяжело, но еще тяжелее осознавать, что острой на язычок хохотушки Сиены больше нет — из ее груди прямо напротив сердца торчит рукоять клинка. Знал, подлец, куда бить, чтобы наверняка — ее не стало мгновенно… И ничего нельзя сделать. Маркус не станет героем, спасшим девушке жизнь, он даже прибежать вовремя не успел — зашел слишком далеко в лес, а когда услышал крики… Было уже поздно. Но, может, для Сиены и лучше, что Марбл не оставил ей шанса на реанимацию: Маркус надеется, что она умерла, не успев почувствовать боль. Счастье профи, что их учат этому: хуже нет, чем смотреть на мучения недобитой жертвы. Это Маркус усвоил, глядя на Марбла с перебитым хребтом.
Со вздохом Маркус присаживается у тела погибшей напарницы и неуклюже проводит ладонью по ее голове. На выбеленных волосах остается красновато-бурый след, и Маркус с неприязнью смотрит на свои пальцы: перепачкался в крови Марбла. Нужно будет вычистить хорошенько молот и вымыть руки и лицо, но сперва он попрощается с Сиеной. Перенесет тело из кучи золы и непрогоревших углей под широкое раскидистое дерево, не рискнув вынуть кинжал из груди, уберет с лица спутавшиеся волосы и с тоской посмотрит на руки, изрисованные хной. И задумчиво задерет рукав собственной формы, чтобы коснуться плеча, с которого еще не смылся рыжевато-коричневый череп. Сиена здорово рисовала.
Маркус уходит, в последний раз обернувшись. Горечь от потери союзницы — да что там, Сиена была не только сообщницей, но и отличным товарищем — сменяется холодной ненавистью к тем, кто придумал Игры и эту Квартальную Бойню. Злость на Марбла вытесняет осознание того, что здесь они все такие. Ужас от совершенного убийства — липкий и теплый, словно кровь из раны — не позволяет об этом забыть. Арена уничтожает трибутов; арена уничтожает в трибутах людей.
Иштар, сидя у входа в палатку, пытается не думать о том, человек ли она. Есть ли в ней че-ло-вечность. Была ли когда-то. Иштар всегда поступала, исходя из собственной выгоды, потому что иначе не прожить. И теперь, когда она на арене, поступить подло должно быть совсем нетрудно — другое дело, что прежде она никогда не думала о подлости своих поступков. Каждый из них казался естественным: любая на ее месте поступала бы так же, в этом Иштар не сомневается. Арена тонет в вечернем полумраке, Тимис пьет из термоса травяной чай, стрекочут в траве кузнечики и летают поблизости светляки. Иштар отмахивается от зудящих комаров, морщась от боли в раненом плече, и задумчиво посасывает кусочек вяленой говядины — не потому, что хочется есть, а для поддержания сил: за день она почти ничего не съела. В условиях арены это удобно, если тебя не мучит голод, но Иштар не настолько глупа, чтобы не понимать: ощущение сытости обманчиво. И как бы ее ни мутило при мыслях о еде, необходимо перекусить. К тому же, скоро наступит ночь и вместе с ней — ее вахта.
— Эти ягоды есть нельзя, — неожиданно говорит Тимис, разрывая тишину и показывая Иштар веточку с куста неподалеку. На ней — длинные бледно-зеленые листья и пара крупных синевато-черных ягод. Она принесла их Тиму, не сумев определить, съедобные ли: Кардью, как человек, блестяще прошедший все тесты в Центре подготовки трибутов, должен знать наверняка. И Иштар кивает, склонив голову:
— А красные?
— Красные можно. — Он демонстративно отправляет в рот горсть мелких ягодок, которые тоже нашла Иштар. Информация о свойствах растений не очень-то хочет укладываться в ее голове, оставляя место физическим формулам и сложным расчетам. Иштар кажется, ее мозг — счетная машина, привыкшая предугадывать все наперед, и машине этой сложно ужиться с вечно натянутой в груди струной, которая того и гляди лопнет.
Она легонько улыбается и тоже отправляет ягоду в рот. Чуть сладкая, та лопается на языке, не оставив даже послевкусия, и Иштар неловко дергает больным плечом. Скорей бы это все закончилось.