Диаманд невольно вздрагивает: так цинично он прежде не рассуждал. Но подумав ещё немного, он все же приходит к выводу, что по-настоящему достойных соперников осталось двое: Ром и Маркус. Вот между ними тремя и должна продолжаться борьба за победу — такая борьба, какой ее хочет видеть большинство. Что ж, интересно будет понаблюдать за тем, как оправдаются или разрушатся чаяния столичных снобов (хотя, по правде сказать, в Дистрикте-1 обитают снобы и похлеще). Жажда пойти им наперекор заставляет Диаманда вальяжно растянуться на земле и взяться за книгу: до конца осталось совсем немного.
Таласса все же находит в себе силы слегка расслабиться, отвлечься от увиденного днем. Она избавляется от страха непривычным для трибута на арене способом: прибирается в замке. Как бы глупо и бесполезно это ни было, но уборка замечательно успокаивает нервы (вот зрители веселятся, глядя на нее), а когда становится так темно, что толку от ее попыток навести чистоту не остается, а уснуть оказывается слишком страшно, Таласса спускается к морю. Здесь, в лунном свете, дышится так легко и привольно, и так знакомо шумят темно-синие волны, что она вмиг забывает обо всем. Представляет себя снова стоящей на корме «Морской ведьмы» и раздающей указания и выискивает на берегу красивые мелкие камушки. В спину ей дышат тяжелые скалы — величественные, незыблемые истуканы: море бьется о них, но никак не может сломать. Она — это море, а гора — проклятый Капитолий, такой же непоколебимый и беспристрастный. И если она не может сломать его, то попробует хотя бы забраться на вершину утеса.
В детстве Таласса любила лазать по скалам, и навык этот остался с ней до сих пор: она и сама не заметила, как оказалась на широком уступе высоко над землей. Только она и природа — сейчас здесь нет ничего больше. Полная луна, круглая и задумчивая, россыпи белых звездочек на небе и воздух такой чистый и свежий, что это совсем не похоже на арену Голодных Игр. Здесь Таласса наконец засыпает спокойным сном.
Ее будит гимн, будь он тысячу раз проклят, и это смешное лицо Хиона в небе, белесое, словно та луна рядом с ним. И в Талассе вдруг закипает прежнее отчаяние, ненависть и страх. Снова Ора с ее ножницами и неудержимой яростью, снова Хион — ей почему-то кажется, у него дрожали губы, — и как он боролся с нею, и кровь у него на лбу, и бурая кровь на белом полу: кап, кап, кап… Что они наделали, что?..
Хион был лишь марионеткой. Такой же марионеткой была и Ора, но она, Таласса, не хочет, чтобы они управляли ее разумом, чтобы Игры диктовали ей, что делать. Это бесчеловечно, жестоко… Новый приступ тошноты — его удается подавить, но Таласса чувствует, что картина гибели Хиона Вагнера будет преследовать ее еще очень долго. И она подходит к краю уступа, смотрит на круглолицую луну, прижимает пальцы к губам и поднимает правую руку. Глаза застилают слезы.
В Четвертом дистрикте ее должны понять. Терпеть это больше нет сил: Линария и Айвори, Хион и Сандал, и многие другие невинные жертвы: жить с памятью о них — непозволительная роскошь и невыносимая боль. Таласса еще долго стоит на краю и не может решиться, но потом закрывает глаза, и оказывается слишком легко представить, будто она просто ныряет с вышки, как делала уже сотни раз. Складывает руки у груди и, оттолкнувшись, рыбкой прыгает вниз, в радушные морские объятия.
Почему-то закладывает уши.
========== XXXII ==========
— Дай мне это, — сглотнув, просит Лисса, протягивая руку, и пальцы сжимают холодное стекло с плещущейся на дне бурой жидкостью. Коньяк. Госпожа Голдман не слишком любит его, но только что в один момент рухнула вся ее некрепкая теория: Таласса Ричардсон сдалась и шагнула в пропасть, тогда как Лисса втайне строила на нее планы.
Меркурий за спиной ободряюще молчит, Эрот Хоффман за соседним столом пожимает плечами:
— Четвертый есть Четвертый. От них почти каждый год одни неприятности — недаром господин президент наблюдает за ними с особым тщанием.
Это чистейшая правда: жители Дистрикта-4 нестабильны. Половина из них, подобно Вторым или Первым, поддерживает Капитолий, но остальные и по сей день выказывают своё недовольство. Борк пытается сломить их дух, воздействовать на них угрозами, но эти люди несокрушимы, как и стихия, их воспитавшая. И на десяток добровольцев здесь приходится пятеро тех, кто идет на арену, шантажируемый президентом. И Лиссу Голдман терзают смутные подозрения, что отправляя на Квартальную Бойню Талассу, ее земляки догадывались, что та выкинет нечто подобное. Что ж, сама Лисса, плененная дерзостью девчонки, разочарована ее поступком: Ричардсон могла победить и вызвать еще больший резонанс… Но нет же, испортила шоу. Что ж, зато президент Борк будет доволен: он не слишком жалует трибутов вроде Талассы.
— Я надеюсь, у ее родных успели взять интервью? — раздраженно уточняет Лисса и, получив утвердительный ответ, облегченно выдыхает: в противном случае, узнав о гибели девчонки, близкие могли бы отказаться от комментариев, и отснять материал для сюжета о восьмерке финалистов было бы труднее. Но Хоффман успокаивает ее:
— Уже завтра все интервью покажут в эфире.
— Великолепно. Господин Хоффман, трибутов все меньше, и я подумываю о том, что пора устроить пир. Арена очень располагает к этому, вам не кажется? Я оставила кое-какие записи и хочу, чтобы вы взглянули и доработали некоторые моменты. Думаю, завтра к ужину мы воплотим их в жизнь.
— Хорошо, госпожа Голдман. Вы не составите мне компанию?
— О, нет. Мне надо отдохнуть. Доброй ночи, Эрот. — Вымолвив это, Лисса поднимается с кресла и, взяв Меркурия под руку, покидает Центр управления. — Как полагаешь, — спрашивает она у мужа, — все ли трибуты доживут до пира?..
Меркурий отвечает, что награда, которую она хочет предложить им за это, слишком жестока.
Время до утра тянется, словно патока, и если для главного распорядителя Голодных Игр это предвкушение нового дня и время для новых свершений, то трибуты уже давно не ждут ничего хорошего. Так, Терра с тоской встречает рассвет, ни капли не выспавшись: всю ночь ее мучили кошмары. Избавиться от них наяву ничуть не легче: ночью снова погиб трибут, и она, Терра, может оказаться следующей. Она всякий раз сбивается, пытаясь вспомнить имена выживших, но точно помнит их число: семеро вместе с ней. Близится кульминация: неизвестность страшит хуже смерти, и порой Терре хочется, чтобы все это закончилось как можно скорее.
Разводить костер лучше всего ранним утром: пламя не так заметно, а большинство соперников наверняка еще спит, поэтому мясо Терра обычно жарит на рассвете — и так, чтобы хватило дня на два: это безопаснее. Готовых дров на арене взять, разумеется, негде: только сухие ветки — счастье, что есть хотя бы они. Спичек тоже нет, но за время, проведённое на арене, Терра давно приноровилась разжигать огонь при помощи трения: палочка между ладоней вращается без запинки, скоро высекая искру. Ощипанные куропатки покрываются румяной корочкой, и Терра, засыпав пламя землей, принимается за завтрак — медленно, растягивая удовольствие: пока на арене спокойно, нужно пользоваться моментом.
Ее уединение тревожит шорох и какие-то странные звуки, доносящиеся из-за деревьев. Похоже на свиней в хлеву, думает она, осторожными движениями нашаривая рюкзак с вещами и бесшумно поднимая с земли колчан и лук. Отсюда надо уходить, пока ничего не случилось: раз невдалеке что-то хрюкает, это может быть только вепрь. А зная извращенные умы капитолийцев, Терра представляет себе переродка в разы больше обыкновенного зверя. Держа наготове оружие, она движется в противоположном направлении: характерное рычание понемногу стихает, но раздается вдруг с другой стороны, заставляя Терру нервничать все сильнее. Не видеть опасность, но слышать ее — ничуть не лучше, чем бежать от вепря сломя голову, а где-то хрустят ветки и слышно топот… Напряженная до предела, Терра пятится назад, натянув перед собой тетиву; вздрагивает, не заметив дерево и соприкоснувшись с ним спиной, отходит в сторону и продолжает идти по узкой лесной тропке. Вдалеке ей удается разглядеть темный силуэт кабана, но тот ведет себя довольно мирно — очевидно, кормится под раскидистым дубом. Неужели распорядители к этому непричастны?..