Когда-то давно, много лет назад, я мечтал в один прекрасный день объединить ассасинов и тамплиеров, но тогда я был молод и наивен. Мир еще не показал мне своего истинного лица. А его истинное лицо неумолимо, беспощадно и жестоко; первобытно жестоко и бесчеловечно. Места для мечты там нет.
Но он снова пришел ко мне, и хотя он ничего не сказал — во всяком случае, пока — мне почудилось, что в его глазах теплится та же наивная мечта, через которую когда-то прошел я сам, и она-то и заставила его найти меня в Нью-Йорке, чтобы получить ответы или чтобы рассеять какие-то сомнения, терзавшие его.
Может быть, я был неправ. Может быть, этой юной душе все-таки свойственны сомнения.
Нью-Йорк все еще оставался под пято й красных мундиров, отряды которых маршировали по улицам. Прошло уже почти два года, но никто так и не был привлечен к ответственности за тот пожар, из-за которого город впал в прокопченную, сажей пропитанную тоску. Некоторые кварталы так и стояли необитаемые. Военное положение продолжалось, власть красных мундиров была жестокой, и народ возмущался больше прежнего. Я отчужденно наблюдал две группы людей, угнетенных горожан, бросавших ненавидящие взгляды на жестоких, недисциплинированных солдат. И, верный своему долгу, я продолжал. Я работал, чтобы помочь выиграть эту войну, положить конец оккупации и установить мир.
Я с пристрастием расспрашивал одного из моих осведомителей, негодника по прозвищу Шмыгун — он часто шмыгал носом — и вдруг неподалеку заметил Коннора. Я жестом попросил его подождать, пока я дослушаю Шмыгуна, и в то же время удивился, зачем он тут. Что за дело может у него быть к человеку, который, по его мнению, приказал убить его мать?
— Мы должны знать, что задумали лоялисты, если хотим положить этому конец, — сказал я осведомителю.
Коннор не спеша приблизился и слушал, но это было неважно.
— Я пытался, — сказал Шмыгун, морща нос и поглядывая на Коннора, — но солдаты толком ничего не говорят, кроме как: велено ждать указаний сверху.
— Значит, продолжай искать. И приходи, когда узнаешь что-нибудь стоящее.
Шмыгун кивнул и ушел, ступая беззвучно, а я глубоко вздохнул и повернулся к Коннору. Секунду-другую мы стояли молча, и я рассматривал его — наряд ассасина как-то совсем не шел ему, молодому индейцу с длинными черными волосами и пронзительными глазами, глазами Дзио. Что в них кроется? Мне было неясно.
Стая ворон у нас над головами устроилась поудобнее и громко раскаркалась.
Патруль красных мундиров неподалеку, опершись на повозку, глазел на проходивших прачек, отпускал непристойные шуточки и отвечал на их неодобрительные взгляды грозными жестами.
— Победа уже близко, — сказал я Коннору и взял его под руку, увлекая его на другую сторону улицы, подальше от красных мундиров. — Еще несколько хороших атак, и мы положим конец гражданской войне и избавимся от Короны.
Легкая улыбка в уголках его губ свидетельствовала о некотором удовлетворении.
— И что вы планируете?
— Пока ничего — потому что находимся во мраке неведения.
— Я думал, у тамплиеров всюду глаза и уши, — сказал он со скрытой насмешкой.
Точно как мать.
— Были. Пока ты не начал их резать.
Он улыбнулся.
— Твой осведомитель говорил о приказах сверху. Значит, ясно, что делать: найти, кто отдает приказы лоялистам.
— Солдаты подчиняются егерям, егеря командующим, значит. надо идти по цепочке.
Я обернулся. Неподалеку все так же скабрёзничал патруль, позоривший военный мундир, флаг и короля Георга. Егеря были связующим звеном между армейским командованием и войсками и были обязаны держать красные мундиры в повиновении, чтобы те не раздражали и без того озлобленное население, но егеря на улицах появлялись редко, только при серьезных происшествиях. Ну, скажем, если убит какой-нибудь красный мундир. Или два.
Я вынул из-под плаща пистолет и нацелил его на другую сторону улицы. Боковым зрением я видел, как Коннор разинул рот, когда понял что я сейчас выстрелю в красных мундиров, фиглярствовавших возле повозки. И я действительно наметил одного, который все еще кричал непристойности какой-то женщине — она, шурша юбками, краснея и низко опустив голову, торопилась пройти мимо. И я нажал курок.
Грянул выстрел, дневная тишина разлетелась в куски, и красный мундир отпрянул назад, а между глазами у него зияло отверстие от пули и струилась темно-красная кровь. Мушкет упал на землю, а рядом повалился убитый солдат. Красные мундиры сначала растерялись настолько, что лишь вертели головами по сторонам, пытаясь понять, кто стрелял. Потом они потянули с плеч свои ружья.