Долгое молчание.
— Это обидно, Чарльз.
Он встал.
— Я ухожу. У меня нет желания дожидаться, когда этот ассасин — ваш сынишка— устроит здесь заваруху.
Он выжидательно посмотрел на меня.
— И вы должны идти со мной. По крайней мере, мы его опередим.
Я покачал головой.
— Я думаю, нет, Чарльз. Я думаю, что останусь, и это будет моя последняя битва. Пожалуй, вы правы — я был не очень-то боевым великим магистром. И теперь самое время это исправить.
— Вы намерены с ним встретиться? Чтобы драться?
Я кивнул.
— Зачем? Думаете, сможете переубедить его? Перетянуть на нашу сторону?
— Нет, — с грустью сказал я. — Боюсь, что Коннора переубедить нельзя. Даже узнав правду о Вашингтоне, Коннор не изменил ему. Вам нужен Коннор, Чарльз, у него есть «вера».
— И что потом?
— Мне бы не хотелось допустить, чтобы он убил вас, Чарльз, — сказал я и потянулся к амулету у меня на шее. — Возьмите, пожалуйста, это. Я не хочу, чтобы он забрал его, если одолеет меня. Нам пришлось крепко потрудиться, чтобы добыть это у ассасинов; у меня нет желания его возвращать.
Но он отдернул руку.
— Я не возьму.
— Вы должны сохранить его.
— Вы и сами это можете сделать.
— Я почти старик, Чарльз. Лучше не рисковать, верно?
Я втиснул амулет ему в руки.
— Я оставлю вам несколько солдат для охраны, — сказал он.
— Как угодно. — Я глянул в окно. — Вам пора поторапливаться. У меня такое чувство, что час расплаты близок.
Он кивнул и пошел к двери и там обернулся.
— Вы были хорошим великим магистром, Хэйтем, — сказал он, — и я сожалею, если вам показалось, что я думаю иначе.
Я улыбнулся.
— А я сожалею, что дал вам к этому повод.
Он хотел сказать еще что-то, но передумал, повернулся и вышел.
Я вдруг осознал, когда началась бомбардировка и я молился, чтобы Чарльзу удалось уйти, что, должно быть, это моя последняя запись в дневник; эти слова, мои последние. Я надеюсь, что Коннор, мой родной сын, прочтет этот дневник и, возможно, когда он узнает немного о моем жизненном пути, он поймет меня и, может быть, даже простит. Мой путь был вымощен ложью, мое недоверие выковано из предательства. Но мой собственный отец никогда не обманывал меня, и этим дневником я продолжаю эту традицию.
Я предъявляю правду, Коннор, и ты можешь делать с ней всё, что хочешь.
ЭПИЛОГ.Отрывки из дневника Коннора Кенуэя
16 сентября 1781 года
— Отец! — позвал я. Я оглох от бомбардировки и с усилием пробился сквозь нее к Западной башне, где должно быть его убежище, и вдруг, в коридоре, ведущем к покоям великого магистра, я наткнулся на него.
— Коннор! — откликнулся он. Взгляд его был тверд и непроницаем. Он вытянул руку и взвел спрятанный клинок. Я сделал то же. Снаружи несся гром и треск канонады, звук сокрушенного камня и крики умирающих. Медленно, мы шли навстречу друг другу. Заложив одну руку за спину, он показал мне спрятанный клинок. Я сделал то же.
— После следующего выстрела, — сказал он.
Грохнули пушки, и показалось, что стены рухнут, но нас это не тревожило. Схватка началась, и коридор наполнился звуком нашей звякающей стали, хрипами наших усилий, явных и недвусмысленных. А все остальные звуки — звуки сокрушаемого вокруг нас форта — ушли куда-то далеко-далеко.
— Ну же, — он насмехался надо мной, — не надейся одолеть меня, Коннор. Ты способный, но всего лишь мальчик — тебе еще надо поучиться.
В нем не было никакой пощады. Никакого снисхождения. Что бы ни скрывалось у него в голове и в сердце, клинок его сверкал с обычной точностью и жестокостью. Если он такой боец на склоне своих лет, когда силы его пошли на убыль, то не хотел бы я драться с ним в расцвете его сил. Если он решил устроить мне испытание, то я это принял.
— Отдай мне Ли, — потребовал я.
Но Ли давно уже не было. Был только Отец, и он разил быстро, как кобра, и его лезвие мелькнуло на волосок от моей щеки, едва не распоров ее. Я перешел в атаку и ответил с такой же скоростью — извернулся и захватил его предплечье, пронзил клинком и разрубил крепление.
С ревом боли он отпрыгнул назад, и я увидел тень беспокойства в его глазах, но я дал ему восстановиться и смотрел, как он оторвал от одежды полоску и перевязывал рану.
— У нас есть возможность, — убеждал я его. — Вместе мы разорвем порочный круг и положим конец этой древней войне. Я знаю это.
Что-то мелькнуло в его глазах. Искра давно погасших желаний? Или припомнилась несбывшаяся мечта?