кспериментировать со своими способностями, когда уж совсем нечем было себя занять. Не один год я оттачивал навыки мгновенного перемещения, но даже такое простое действие таило в себе множество трудностей. Во-первых, это требовало большой концентрации внимания. По натуре своей, как человеку рассеянному, сосредоточиться на необходимое количество времени у меня получалось не всегда. Иногда, буквально в последнюю секунду, я отвлекался на другую мысль, случайно вспоминая или же просто представляя что-то постороннее, как тут же оказывался там, а не в том месте, куда изначально планировал наведаться. Так, бывало, я телепортировался внутрь здания, вместо того, чтобы просто встать перед входной дверью. Ну и, во-вторых, при перемещении на ближнее расстояние играл фактор зрительного контакта. Стоит отвести взгляд, и ты оказывался не там, где хотел. Этим, от скуки, я занимался и сейчас, но снова что-то отвлекло меня на мгновение, и я возник посреди магазинного прилавка. Бегло оглядев помещение, и чуть ли нос к носу не столкнувшись с продавцом, резко метнулся вправо, в дальний угол. Хотел было пройти обратно, к двери, но дорогу преградили покупатели. Снова экспериментировать мне особо не хотелось, поэтому решил просто дождаться их ухода, сливаясь с дальним прилавком. Женщина щурилась, отодвигая краешек века, видимо, пытаясь разглядеть цену на молоко в витрине, а белокурый мальчуган лет семи усердно тряс её за рукав, выпрашивая что-то, но слишком невнятно. - Ну, что? - устало взглянула на него она. - Хочу петушка, - уже отчаявшись, выпалил ребёнок. - Какого петушка? - Зелёного! Женщина, казалось, настолько устала, что вообще не понимала, чего хочет от неё сын. Зато продавец несколько грузинской наружности широко улыбнулся и полез под прилавок, долго пытаясь там что-то отыскать. - Простите, остались только красные, - с сильным акцентом доложил он. Я в непонимании посмотрел на коробку за его спиной, накрытую бумагами, из которой торчали палочки с зелёными леденцами в виде карамельных петушков. Распахнутые глазёнки мальчишки наполнялись обидой и вселенским горем. Нужно было как-то спасать ситуацию, но что я мог? - Оглянись же ты назад, - шептал я, словно боясь, что меня действительно услышат. - Но я хочу зелёного, - сипло, будто вот-вот заплачет, отвечал мальчик. - Сынок, ты же слышал дядю. Есть только красные. - Да оглянись же ты! - почти в самое ухо кричал я. - Вон они, за твоей спиной. Целая коробка! Под бланками! - Но я не люблю красный, - грустно заметил мальчик. - Прости, малыш. Красные тоже очень вкусные! С какой-то неясной яростью я разочарованно махнул на них рукой, и запустил пальцы в волосы. И сразу даже не заметил, как белые бумажки разлетелись по полу, привлекая к себе внимание. Продавец, конечно, свалил это на сквозняк, как поначалу и я, если бы не одно но. Единственный источник воздуха был наглухо закрыт. Так или иначе, мужчина начал поднимать декларации, бросив, наконец, взгляд на злополучную коробку. - О, так вот же они. Есть, пацан, зелёные, есть! Будете брать? - Да, два, пожалуйста, - всё так же вяло кивнула женщина. Шире улыбки ребятёнка в этот момент была, наверное, только местная река, в устье которой и стоял город. Я тоже, вроде бы, улыбался. Сложно сказать это, будучи неспособным рассмотреть себя. Но меня больше смущал порыв ветра... Я знал, что животные видят меня, чувствуют, и потому либо сторонятся, либо начинают вести себя агрессивно. Но я никогда не мог хоть каким-либо образом взаимодействовать с физическими предметами. В лёгком замешательстве присел на корточки и начал тыкать пальцем в документы. Без толку, рука проходит сквозь. Не лучшее время для занятия онанизмом, не лучшее. Облегчённо выдохнув, когда, наконец, покинул это злачное место, я решил немного полетать над городом, чтобы проветриться. Меня это всегда успокаивало. Ещё я любил сидеть в переходах, рядом с уличными музыкантами. Часами мог слушать их пение, наблюдать, как сбитые пальцы буквально выбивают мелодию из воющих струн, а рукава едва прикрывают исколотые вены. Исполнители были разными, как и безумные строки песен, сложенные из простых слов, но будто рассказывающие всё, через что прошли барды. Как и пронзительный плач свирели, своей простотой и лёгкостью напоминающий полёт чайки над бесконечными водами океана. Стоило закрыть глаза, и я уже почти ощущал этот запах соли, гладкость её крыльев на ветру. Скорость, дыхание и свободу. И сам не знал, почему не могу быть столь же независимым и вольным. Да и вообще сейчас я могу с уверенностью сказать, что больше всего в жизни я любил слушать. Различать тонкие грани звука, вылавливать из грязного шума больших городов капли музыки, дождя, утренней трели птиц и шелеста листвы, как звонко ручейками бежит река. Слушать, как матери читали перед сном детям сказки, которых никогда не понимал, как на вечерах литературы, с будоражащими эмоциями и блеском читали стихи зелёные ещё артисты. Как смеются по вечерам парни в женских общагах, прекрасно понимая, какому ужасному «риску» они себя подвергают, словно рыцари после славного боя, празднуя победу. Жизнь всегда кипела вокруг меня. И хоть мне осточертела роль наблюдателя, я настолько свыкся с ней, что даже не знал, хотел бы хоть когда-нибудь изменить её на прошлую, которая, ко всему прочему, была мне неизвестна. Я не знал. Я часто путешествовал по домам, заглядывая в комнаты, хоть и понимал, что, возможно, это не совсем правильно. Гуманно, если так можно выразиться. Но мне нравилось смотреть на лица спящих: как немного приоткрыт рот, слышно мерное сопение, а лицо абсолютно расслабленно. Как тишина обволакивала их, оберегая ночной сон. Даже мышь не посмела бы зашуршать в такой момент, хотя именно в это время мы встречались, и грызуны с омерзительным писком уносили прочь свои лапы. Иногда я также встречался с себе подобными, что отдавалось болью в висках, поскольку далеко не каждый мог даже позволить другому призраку находиться рядом с собой. Признаться, я тоже этого не позволял. И, как сейчас, моё существо поразила острая, ноющая боль, вызванная чьим-то плачем. Таким жалобным и душераздирающим, что я не мог не отозваться на него. Попав в нужное помещение, увидел следующее: двое, мужчина и женщина, жмутся к одной из стенок в дальнем углу, а в центре третий, весь в чёрном, с большим распятием на шее совершал какой-то неясный ритуал. И я долго не мог понять, чего он пытается добиться, дырявя кинжалом вещи и царапая пол, окропляя красным ткань. И лишь потом осознал, что вся эта чушь лишь для того, чтобы прогнать того, кого они не желали видеть. - Постой, идиот, - не в силах сдерживать свои эмоции, закричал я, сев прямо перед ним, пытаясь обратить на себя внимание. Ведь раз уж он пришёл изгонять приведений, должен был заметить меня. - Нельзя выгонять душу, если она приняла решение остаться! Кто ты такой, чтобы делать выбор за них?! Но он не обращал на меня внимания и продолжал своё странное действо: разливал по углам из флакона воду с примесью крови тех двоих. Что за странная последовательность действий! И тут я понял: если бы он правда был тем, за кого себя выдавал, то обязательно увидел бы меня. Да и я бы ощутил, если бы эти безумные действия давали хоть какой-то эффект. - Да ты же просто шарлатан, - с пренебрежением осмотрел его, стараясь заглянуть в глаза, которые он, словно стыдясь, всё время держал закрытыми. - Ты же даже не ведаешь, что творишь, лишь бы получить с них денег? Ради этого ты готов загубить душу? Призрак смотрел на меня с изумлением и горем. Нет. Ей не было больно от этих глупых обрядов. Нестерпимой мукой для неё было осознание, что те, кого она столько лет оберегала от мучений и опасности, посчитали её каким-то дурным знаком и захотели попросту стереть, полностью избавившись. Она исчезала, оставив подле себя лишь несколько капель, которые никто не увидел, кощунственно и предательски затоптав. Да, это я тоже видел часто. Я понимал, что практически любого моё присутствие испугало бы. Любой захотел бы от меня избавиться любым доступным способом. Кроме него. Ночью я прошмыгнул в ещё одно окно, что находилось под самой крышей, открытое настежь, словно приглашающее меня войти. Это была маленькая детская, очень аккуратно прибранная, чистая, черезчур рациональная для места, в котором жил ребёнок, чьи игрушки обычно всегда разбросаны, как и в большинстве домов. Он спал. Так крепко и сладко. Белокурый, нежный, тонкий, с пухлыми щёчками. Поначалу мне даже показалось, что это девчонка - уж слишком слащавая мордашка. Какое-то время я осматривал помещение, изучал фотографии на столике рядом с ним, от которых так и веяло смертью. - Значит, и ты покинутый, верно? - усмехнувшись вслух, я поднялся, чтобы уйти. Уже стоял на подоконнике, когда вдруг услышал позади тихий и мягкий голос: - Это ты, отец?