ь трусу, который не признаёт себя настолько, что готов оттолкнуть от себя каждого, лишь бы не видеть этого? - спокойно ответил он, явно не заинтересованный в этом вопросе. - Простите? - оппонент явно был возмущён такой дерзостью. - Ты сама не признаёшь в себе женщину, да и не делаешь ничего для этого, вот и мужиков нормальных не видела. Плюс ко всему, боишься их так, что готова сделать что угодно, лишь бы не контактировать с ними. Такими темпами, так и останешься одна. Вера сразу притихла и отвела взгляд, а другие явно находились в шоке от услышанного. Неожиданно она прижала руку к губам, прикрывая рот, и заплакала навзрыд, склонившись к самой земле. Елена тут же подползла к ней и приобняла за плечи. Во взгляде зелёных глаз легко читалась укоризна. - Ты перегнул палку, Яков, - прошипела она. Тот лишь усмехнулся. - Знаешь, благодаря брату я понял, что иногда по-другому не понимают. Это и меня касается, - он посмотрел на красное от слёз лицо девчушки, на рассерженную мину, и кротко улыбнулся ей. - Сейчас ты злишься на меня, но, поверь, это на благо. Потом спасибо скажешь, лет через семь. Воспоминание постепенно затухало и растворялось в пустоте, слова становились всё тише и, наконец, полностью исчезли. Я вернулся назад, будто бы никуда и не пропадал, они всё это время молчали. Но на лицах появились лёгкие улыбки. А меня не покидало чувство дежавю. И хоть я и не до конца понимал, почему меня затянуло в это воспоминание, я явно видел, что тот разговор принёс свои плоды, и Вера сильно изменилась. Стала более женственной, утончённой. Да и новая фигура на столе явно была с её стороны. У меня было два предположения: либо я увидел это потому, что они втроём одномоментно вспомнили одно и то же, либо я просто должен был это увидеть. Потому что это касалось меня. И второе казалось мне настолько очевидным, что даже не верилось. Не верилось, что всё это время я мог быть настолько слепым. Конечно, если это не было чьим-то коварным замыслом. Так или иначе, я должен был всё проверить. Взлетев с низкого старта, я направился к дому, где бывал не раз, где впервые встретился с братьями. Преодолев приличное расстояние, разом оказался в нужной комнате. И тут почувствовал отвратительный смрад. За столько лет я отвык от запахов, и почуял его лишь однажды, тогда, в Париже. А здесь зловония человека, что спал в кровати, ударили мне в нос, вызывая отвращение. И совершенно непонятную даже мне злость. От недовольства и гнева, сам не знаю почему, я уронил на него охотничий рог, что висел на стене прямо над кроватью. Но пьяница даже не проснулся, лишь немного всхрапнул и перевернулся на спину, задев рукой бутылки. Стараясь не обращать на него внимания, стал оглядывать комнату вокруг, пытаясь хоть за что-то уцепиться взглядом. Но нет, тут не было ничего из того, на чём можно было бы акцентироваться. Здесь было всё чужое, и почему-то именно это злило меня. От расстройства вышел в коридор и побрёл в сторону кухни, которая почему-то была пустой. Старая плита, чайник на огне означал, что кто-то всё же скоро сюда нагрянет. Шкафчики, посуда, несколько столешниц - ничего интересного. На столе приметил старый ртутный градусник. Шансов не было никаких, но я почему-то решил, что этот предмет сможет мне рассказать больше, чем какой-либо другой здесь. Картинка была ещё мутнее, чем в воспоминании Анисия. И было ясно, почему: мало ли, кто хватал эту стекляшку своими грязными ручонками. И всё же, путешествуя в лабиринте остаточных картинок, я смог среди груд грязи найти золотые крупинки. Это был зимний вечер, за окном крупными хлопьями тихо падал снег. Мне казалось, я кожей чувствовал, насколько здесь холодно. Младший из братьев лежал в той самой кровати, что ближе к окну, а старший сидел рядом, закутанный в одеяло. Из его рта шёл пар, а на окнах налип толстый слой инея, который на рамах переходил даже в снег. Дрожащей рукой Алексей откопал среди одеял и свитеров братца градусник и вглядывался в цифры, затем вернул его на место и сказал: - Я, конечно, знал, что ты горяч в постели, но не предполагал, что настолько, братишка, - усмехнулся он, растирая себе нос пальцами. - Шуточка со времён ледникового периода? - отозвался Яков, стуча зубами от холода. - Зато твой острый язык сохранился с мезозойской эры. Они оба смеялись, и было ясно, что эти взаимные уколы - лишь желание хоть как-то согреть свои кости. - Хорошо ещё, что градусник не замёрз, - прошептал, теряя голос, Сава. - Ты бы молчал: сосулька на носу тает, и вода стекает в горло, мне не хватало ещё лечить тебя от ангины. - Ты невероятно заботлив, - на секунду он замер. А потом проронил, - спасибо, Лёш. - Я ещё не сделал ничего такого, за что можно было бы благодарить. - Нет. Сделал. Ты всегда возился со мной и помогал. - Мы же братья. - Да... Всегда были вместе. - К чему ты ведёшь, Яша? Прости, Яков. - Чем бы ты хотел заниматься в жизни? - Это допрос? - Я часто наблюдал за тобой. Ты так сосредоточен на учёбе. И будто прячешься за плечи школы, института. Но что ты будешь делать после? - Наверное, поеду куда-нибудь. Или начну преподавать, как ты на это смотришь? - Как на говно, - не скупясь в выражениях, ответил младший брат, явно вымотанный своей болезнью и жаром. - Ну, а ты? - старшему очевидно не нравилась тема разговора. - Ты, наверное, станешь музыкантом, ты ведь неплохо играешь. Создашь группу, и все девочки твои. И ни с одной из них у тебя так и не будет ничего серьёзного. - Ты же знаешь, я не верю женщинам. - Из-за отца? - Из-за той вертихвостки, что увела его от нас. Хотя, видать, он сам этого хотел. Плевать. Всё равно всё это не имеет значения. - Не имеет значения? О чём ты? - Сам подумай, брат. Тебе ли не знать: город стоит на костях. И мы ежедневно дышим и живём только благодаря другим. И так же будет со следующими. Наше поколение уже ничего не сделает. Лишь пыль сотен жизней, истёртых временем... - У тебя жар, тебе лучше отдохнуть, - остановил поток красноречия рыжий. Но тот не останавливался. - Я сам не знаю, что со мной. Ничто снаружи никогда не могло меня напугать, сам знаешь. А сейчас... На меня будто напали изнутри. И я не знаю, как защититься от себя самого. - Продолжай, - Алексей мягко погладил его по волосам, приложив холодную ладонь ко лбу, тот блаженно и устало прикрыл глаза, замолчав на минуту. - Что тебя беспокоит? - Я не знаю. Можешь считать меня сумасшедшим, но я чувствую какую-то необъяснимую, крепчайшую связь между нами. Словно пуповина, способная растянуться лишь на сотню метров. Будто бы у нас с тобой одна жизнь, одно дыхание на двоих. Чувство, что не могу прожить и минуты без тебя. И я... боюсь. Действительно боюсь, что когда-то мы будем жить каждый сам по себе. - Мы вместе, Яков. Сегодня и навсегда... Кто-то зашёл в комнату и вытащил меня из воспоминания. Часть её руки задела меня, отчего я прошипел, пытаясь избавиться от жжения. Она казалась убитой и измученной, постоянно кашляла, устало прикрывая рот рукой. Худые пальцы выключили газ, отвратительное и оглушающее гудение чайника потихоньку смолкло. Поправив уже совсем седую прядку, выпавшую из общего пучка волос, женщина присела за стол, опираясь лбом о кисть и принявшись мерить температуру. Сердце моё сжалось. Наконец что-то во мне зашевелилось, будто бы проснулось после долгой спячки. После минутного смятения я тихо, словно боясь, что меня услышат, спросил: - Мама?.. За спиной послышался шорох. Вошла довольно тучная, причём по всей поверхности тела, женщина в совершенно отвратительном, старом, сальном голубом халате с огромными нарисованными подсолнухами. Поросячий носик её был вздёрнут, а такие же мелкие глазки всегда хитро прищурены. Но, на удивление, она была довольно приветлива. Женщина тут же поздоровалась с ней. - Настасья Павловна, ваш чайник вскипел, - прохрипела она. - Ох, Машенька, что-то ты хрипишь совсем. Сделать тебя чайку с лимончиком? - Если Вам не трудно. Пока та возилась с кипятком и кружками, я рассматривал её. Худая, в белом, изношенном шерстяном платке поверх платья. Каштаново-рыжие волосы совсем обесцветились, появились проседи. Щёки впали, мощные скулы выглядели пугающими и щемили в моей душе. Впервые в жизни я был уверен в своём выборе. - Мама, ты слышишь меня? - будто бы плача спрашивал я, подойдя максимально близко. - Ответь, пожалуйста. Услышь же меня, чёрт возьми! Но все мои мольбы были тщетны. Они начали пить чай и болтать, мать неохотно отвечала, изредка поддакивая соседке. А я так и стоял. Незримый и неспособный сказать о своём присутствии, что доводило меня до отчаяния. - Ну и как вам съёмщик? - спросила Настасья Павловна. - Пьёт, не просыхая, - Мария глотнула немного чая и поморщилась, видимо, от того, насколько он был горячий. - Но, по крайней мере, платит вовремя, уже хорошо. А вам он не мешает? - Мне? Да что ты, дорогая. Зная мой характер, помешал бы он мне, я бы ему уух! - Понимаю, - улыбнулась мать. Та ненадолго замолчала. Но затем продолжила, правда сбавив полтона. - Я понимаю, душенька, нелегко было сдать эту комнату. Но сама понимаешь... - Конечно, понимаю. В конце концов, уже прошло больше четырёх лет. И примерно столько же я не заходила туда. Я видел горе на её лице, как она отчаянно запирает его в себе. То же, что пытался делать сейчас и я. Ибо понимал, к чему всё идёт. - Андрей на поминки так и не явился? - Нет, - она отрицательно покачала головой. - Вот свинья, - недовольно протянула соседка. - Настасья Павловна, - улыбнулась мама, но с нотк