Мы взглянули на Мишу. В самом деле его губы были вымазаны глиной. Ребята заулыбались. Корова посмотрела нам вслед и протяжно замычала: “Мо-о-о-о». Тут уж нас и вовсе смех разобрал: “С Мишей прощается».
Тринадцатый
Сегодня нам велено тщательно осмотреть свои парашюты. Это всегда делалось перед прыжками. Значит, дня через два-три опять прыжки.
Но уже на следующий день “ГАЗ-69» повел за собой караван автомашин с десантниками-парашютистами. На земле и деревьях лежал снег – зима. И ветер, швыряя этот снег туда-сюда, заставлял нас ежиться. Мороз покусывал нос и уши, словно собака, когда та, играя, пытается порвать мохнатый тельпек.
Только в самолете по телу разлилось тепло. Моя рука – на запасном парашюте. На нее падают капли. Это тают снежинки на капюшоне.
Самолет набрал высоту и раскрыл люк. Ветер, ворвавшийся внутрь, расшевелил ребят, разомлевших от тепла. Сидим, глядим на поверхность облаков. Тут же команда: “Приготовиться!». И следующая: “Пошли!». Падая, я закрутился, как волчок. И почему-то растерялся. Дернул кольцо значительно раньше положенного времени и почувствовал, что лечу вверх тормашками, ноги выше головы – запутался в стропах парашюта. Удалось освободить одну ногу. Но для второй уже не осталось ни сил, ни решительности.
Земля летела мне навстречу, а я, словно парализованный, бездействовал и знал – после падения никакой мастер-хирург меня не соберет.
И тут с земли донесся глуховатый голос:
– Не паникуй, гвардеец. Достань ножь и перережь стропы. Спокойно. Нож твой на поясном ремне. Спокойно…
Солдатскому оружию спасибо! Нажал кнопку, – со щелчком обнажилось лезвие ножа. Ветер подхватил концы перерезанных строп, на душе полегчало. Я взглянул на свой надутый парашют, напоминавший камышовую циновку, на белые купола других парашютов, готовых уже приземлиться, и рассмеялся: хорошо все-таки жить!
До земли оставался совсем пустяк. Тот, поддерживающий меня глуховатый голос, раздался снова:
– Не торопись. Сведи ноги, носки и пятки вместе. Задние лямки подтяни еще: ветер восточный, не забывай – приземляться по ходу ветра…
Глянув вниз и заметив толпу людей, глазевших на меня, я смутился. Расстояние между нами сокращалось быстро… 50 метров… 30… 10… Земля!
Ребята подбежали, помогли подтянуть парашют, который волок меня по снегу. Увидев торопливо идущего Тарасова с рупором в руке, я быстро прикинул: “На худой конец – десять суток гаупвахты. Правда, зимой на ней холодновато, ну, придется потерпеть».
Я не успел еще освободиться от парашюта, но, вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал:
– Гвардии ефрейтор Назаров выполнил тринадцатый прыжок. Подполковник обвел окружающих взглядом и скомандовал:
– Полк… смирно! За проявленную находчивость и умелые действия в воздухе гвардии ефрейтор Назаров награждается значком “Парашютист-отличник».
– Служу Советскому Союзу! – Произнеся эти слова, я почувствовал, что голова вскинулась, а грудь выпятилась вперед.
…Прошло дней десять-пятнадцать. Я был дежурным по кухне. Вошел Петя Нефедов с газетой и ткнул пальцем в статью под заголовком “Тринадцатый для десантников не опасный».
Теплый день
Последнее письмо, полученное от Тани, не шло у меня из головы. “…Иногда так хочется повидаться с вами. Скучаю о вас, и моему сердцу мало места в груди и в целом мире. Я мучаюсь и думаю, думаю… Подхожу к вашим зеленым воротам, прислушиваюсь к вашему пению…»
Письмо кончалось немного странной фразой: “Ах вы, мои воины, как я вас люблю».
Я сделал вывод – это слова признания. Но почему во множественном числе – мои воины?
Заколебался: нет, Нуры, ошибаешься. Погляди чуть дальше носа. Она же видела твой военный билет. А в нем все указано, вплоть до дня рождения твоей жены. И то, что моя молодая жена в ожидании меня проглядела все глаза, ей тоже известно. А Таня ничуть не похожа на эгоистку.
Я даже стал подсмеиваться над собой: “Мало ли в городе слоняющихся солдат? Тоже мне – неотразимый серцеед”. Но письмо продолжало волновать.
Решил в ближайшее увольнение поговорить с Таней. В голове вертелась наивная мысль: “Если поговорю с ней – избавлюсь от этих дум. А может быть, я должен ее возненавидеть? А за что? За то, что она приветлива, ласково встречает меня, или за то, что говорит: “Солдаты, я вас очень люблю»?
Но увольнение не так-то легко получить. Если я обращусь к ротному, он, несомненно ответит: “Товарищ ефрейтор, вы были в увольнении недавно. В роте вы не один, подождите, дойдет до вас очередь, вот и пойдете».