Я слушал председателя, почтительно кивал на его слова, а у самого внутри все так и кипело. Никак не мог успокоиться. Очень мне хотелось огреть лопатой этих Меле и Сумсара. И, главное, лопата была как раз у меня в руках…
– Да здесь, я вижу, и колючек полно, – продолжал председатель. Ты, начальник, зайди-ка вечером к завскладом и скажи, что, мол, председатель велел выдать пару чарыков! А если вздумает… – председатель нахмурился. – В общем, если не получишь чарыков, шагай прямо в контору, понял?
Тут он, видно, вспомнил о моей гелнедже и Сарагыз:
– Нет! Скажи ему, председатель наказал выдать не одну пару, а три!
Чарыки, из грубой кожи – не бог весть какая обувь. Но в ту минуту я был, надо честно признаться, несказанно им рад… Три пары чарыков – это не шутки! Про свои сразу решил, что уберу их, приберегу. А на полив надевать стану только старые…
Но едва они тронули коней, опять во мне закипела обида. Прямо хоть плачь! И еще зло на себя брало: ведь струсил я – чего уж там!
Вечером приехал к нам старый Донлы ага, который у нас всегда собирал траву для своего скота. Он, конечно, ничего не знал про случай, который произошел днем. Но получилось так, что старик еще, как говорится, подлил масла в огонь! Оказывается, сын Меле-шайтана науськал собаку на мою старшую гелнедже!.. Ну, подлецы проклятые! Шакалы!.. Больше я не буду сдерживаться и трусить. Отхлещу тебя мокрым прутом, как осла, забравшегося в чужой огород.
В памяти опять встало лицо Нурли. Его внимательный и такой непонятный взгляд. И его слова: “Помни, брат. Теперь ты главный в доме. Мужайся…».
А то мне начинало казаться, что Нурли смотрит на меня укоризненно и осуждающе: “Что же ты? Я на тебя надеялся…».
Мысли эти не давали мне покоя. Я почти не замечал, как работаю, почти не замечал усталости и голода.
“Нурли, что же мне хотели сказать твои глаза? Что же они хотели сказать мне?.. Растолкуй ты бога ради! Помоги, объясни как-нибудь попроще, попонятней».
Если б только возможно это было, с какой радостью я бросился к брату, стал бы умолять его… Но ведь это было невозможно! И глаза Нурли в моей душе молчали. И глаза эти не оставляли меня до самого позднего вечера!
IV
Прошло несколько дней, а я все не мог забыть слова старого Донлы: “Что же поделать, сынок! Видать, наступила пора свиньям командовать над людьми. И никто не смеет ничего сказать, трави они тебя собаками или вломись они ночью в дом к одинокой женщине… Ничего нам, видно, не остается. Так и будем терпеть. Война, у государства нет времени, чтобы добраться до таких, как они!»
Донлы ага не произносил имен, но я слишком хорошо знал, кого он имеет в виду!
– Слушай, сынок! Я ведь знаю не только Шейтана. Мне известно, что за птица был и его отец. Этому ничего не стоило избить заморенную голодом корову так, что она опухнет. А потом рассказывать на базаре, что корова скоро должна отелиться…
И я понял, наконец, что не смогу сдержаться, что должен что-то сделать, иначе…
Но как отомстить, на что решиться, я не знал. Ночами почти не мог спать…
Как-то я повез домой хурджун дынь и остался ночевать. Но опять не знал, что сделаю. Только знал: что-то я сделаю обязательно!
Поднялся, когда было еще темно… Одна и та же мысль грызла меня: если в этот раз не дам отпор сыну Шейтана, они совсем обнаглеют. И потом потянутся к моим гелнедже!
Я уверен был: сын Шейтана ничего подобного не посмел бы себе позволить, если б не видел, как обращается с нашей семьей сам Шейтан. Но только вы ошиблись во мне, уважаемые шакалы!
Когда с топором в руке я вошел во двор Меле-шейтана, его жена доила корову. Она глянула на меня из-под коровьего брюха и продолжала заниматься своим делом. Только приосанилась эдак важно: видно, решила, что я один из просителей…
– Эй, баба! Мне некогда. Тащи сюда своего пащенка. Я хочу рассчитаться с ним!
Конечно, мой голос здорово дрожал от волнения. Но у страха, как известно, глаза велики: увидев меня, стоящего посреди двора и поглаживающего лезвие топора, словно я опять и опять хочу убедиться, достаточно ли он остер, женщина испугалась до смерти. Она не могла ни сказать ничего, ни двинуться с места, а только моргала, глядя на меня, как заколдованная.
– Тащи же сынка, говорят тебе! – уже тверже и громче проговорил я, – Или мне войти в дом и зарубить его прямо в постели?!
Ведро с молоком с громким звяком упало из ее рук. Корова испуганно фыркнула и рванула прочь. Но веревка, натянувшись, как струна, пустила ее всего на два-три шага. Корова остановилась разом и стала со страхом следить за каждым моим движением.