Наденька сбросила лифчик, огладила упругие груди, стала играть с розовыми сосками. На ее кукольном лице застыло блаженное выражение. Сейчас она, конечно же, играла. Она была танцовщицей и прекрасно владела техникой таких движений, которые вызывали у зрителей похотливые чувства. Чем без зазрения совести и пользовалась, завлекая мужчин.
Одна рука Холмогоровой спустилась от груди к животу, потом еще ниже туда, где сходившиеся линии ног образовывали треугольник, и стала гладить и мять в том месте узкую полоску трусиков.
Маленькие глазки шейха стали в два раза больше обычного. Вот за эти эротические штучки он и выкупил ее из варьете и не хотел дарить свободу, предпочитая держать эдакое сокровище у себя в доме. Наконец Наденька осталась в чем мать родила, великолепная в своем бесстыдстве.
— Выключи свет! — попросил шейх.
Он стеснялся своего раскормленного тела, а потому терпеть не мог представать перед женщинами в голом виде. Наденька щелкнула дистанционным выключателем, потом помогла шейху снять одежду и легла на пол, на ковры и подушки.
Когда Азиз навалился на нее, и его жирное тело заколебалось в бешеном ритме, Надежда ушла в свои мысли, не забывая при этом имитировать с помощью стонов и криков состояние крайнего возбуждения. Она вспомнила, как Заика при аресте в аэропорту попросил ее не забывать о соотечественниках, если ей удастся вырваться из тюрьмы раньше их.
«Надо попросить Азиза, чтобы он Грота и мужиков из тюряги выкупил, — подумала Надежда в тот момент, когда шейх достиг пика и с хрипом задергался в пароксизме наслаждения. — Все же, свои, русские люди, может, пригодятся еще».
— И не проси, — отвечая утром на просьбу Наденьки выкупить Грота, Мориарти, Заику, Гоблина и Кабана из тюрьмы, заявил шейх. — Что тебе больше просить не о чем?
Абдул Аль Азиз возлежал в спальне Холмогоровой на кровати, а сама хозяйка комнаты сидела у зеркала и приводила свой внешний вид в порядок.
— Ну, это мой каприз, — Надежда кокетливо повела плечом с приспущенной бретелькой комбинации. — Я очень прошу вас.
— Но зачем это тебе нужно? — недоумевал шейх.
Холмогорова посмотрела на шейха в зеркало и скорчила уморительную рожицу.
— Нужно, — заканючила она. — Они же мои соотечественники. Помогли мне сбежать из России. А Кабан, кроме того, помог похитить мальчишку. Он же не виноват, что в последний момент операция сорвалась. А ребята найдут способ как тебя отблагодарить.
Абдул Аль Азиз некоторое время молчал, уставясь бессмысленным взглядом в потолок, почесывая одной рукой голову, а другой — поросший шерстью живот, потом неожиданно спросил.
— Английский из них кто-нибудь знает?
Наденька, не сразу понявшая, о чем идет речь, взглянула удивленно, но потом сообразила и, поразмышляв, неуверенно произнесла:
— Грот, кажется, немного знает, он бывший моряк.
— Хорошо, подумаем насчет твоих друзей, — вздохнув, изрек шейх, встал с кровати и стал одеваться.
Едва Хохлов переступил порог президентского кабинета, как Всеволод Всеволодович Батин с лучезарной улыбкой поднялся из-за своего массивного, широкого, как аэродром, письменного стола и вышел ему навстречу. К Андрею Анатольевичу, как и ко всем сотрудникам ФСБ, а также выходцам из этой реномированной организации, президент, как бывший ее кадровый сотрудник, питал особое благорасположение.
— Проходите, пожалуйста, товарищ генерал.
Батин сделал несколько шагов навстречу Хохлову, протянул ему руку для пожатия, другой указывая на покрытое резьбой кресло, стоявшее боком к его столу.
Президент и Андрей Анатольевич устроились за переговорным столиком друг против друга. Женщина, больше похожая на бизнесвумен, чем на прислугу, подала им кофе и вышла, плотно прикрыв за собой дверь в кабинет. Разговор с шефом ФСБ не мог не быть строго конфиденциальным.
— Я вас слушаю, Андрей Анатольевич, сказал Батин, когда они остались тет-а-тет, и отхлебнул кофе, давая тем самым понять, что и его гость может попробовать и оценить вкус подаваемого в президентских апартаментах напитка.
Однако к кофе генерал не притронулся, а сразу приступил к делу, заглядывая время от времени в свои записи. Говорил он по существу, стараясь не затягивать беседу, так как время разговора с президентом было лимитировано, однако по старческой своей привычке впадал иногда в велеречивость и зацикливался на второстепенных подробностях.